Воспоминания самарского анархиста

В ночь накануне суда я увидел сон. Стоит гигантских размеров черное дерево на плечах народов всех стран с тремя могучими сучьями, а от них идут много других. На основном стволе надпись: «Власть-Насилие», а на главных трех разветвлениях рабство экономическое, рабство политическое, рабство моральное. А далее на каждом из трех разветвлениях надписи прочих пороков власти, вытекающие из трех основных. А на самой вершине дерева сидит Змей Горыныч в короне, а вокруг — его поколение змеят.

Крепко обвили они телами своими дерево Власть и сосут его соки корней народные, наслаждаются и все хором взывают к питающим их корням сытыми хлебами: «Именем бога, именем Змея Горыныча, именем отечества, именем родины, именем патриотизма, именем… именем чести, славы, доблести… именем… именем… служите верой и правдой и поклоняйтесь нам, богам власти, избранникам кнута и пряника над народами и во имя народов, иначе смерть вам, детям и внукам вашим».

Но вот появилось несметное число людей, яростно штурмующих дерево Власть с тремя и прочими его разветвлениями. Началась борьба. Змей Горыныч вместе со змеятами и другой нечистью заглатывали людей и, наглотавшись, поиздыхали, а оставшиеся в живых люди праздновали победу. Но часть людей, опьяненных победой и жадных до власти-насилия над людьми — заполнили места Змея Горыныча, его змеят и прочей нечисти. Но лезли все новые и новые люди власти на занятые ранее места другими, срывались, ушибались, убивались и снова лезли на дерево власти и все его разветвления, взывая к народу и во имя народа.

Так велика многовековая вера в силу рабства — господства Власти, дающая ей сытые хлебы, что каждый стремится быть на дереве Власть, его сучьях, ветках или хоть листьях. Так велика жажда господства одних над другими в сытых хлебах. Но только ловкие, хитрые, более подлые и звероподобные из них удержались на сытых хлебах Власти, а масса-народ остался на малых хлебах под сенью Власти, ее удобряющей почвой.

И на Землю спустилась черная ночь. По небу пошли черные тучи, и черная молния опоясала всю Землю. Началась жизнь торжествующих в сытых хлебах меньшинства и жизнь скорби в малых хлебах большинства — господ и рабов. Мрак ночи сковал всю Землю и все живущее на ней. Слышались отовсюду стоны, плач и крики о помощи, крики о потерянной и нерожденной настоящей жизни человека и общества, крики о жизни Солнца без зла — мечте человеческой.

Но все поглощалось тьмою многовековой, господством одних и рабством других — экономическим, политическим и моральным. Это дерево, символ господства и рабства, осталось жить и продолжало существовать, видоизменялось, обновлялось, но не уничтожалось, а лишь меняло одних господ на других. На смену одним садились другие и продолжали давить и душить большинство во имя этого же порабощенного и угнетенного большинства. Так замкнулся и на этот раз вечный круг угнетения и рабства духа и тела — perpetuum mobile[144]!

Прошло некоторое время. Появился восходящий свет утренней зари, а вслед за нею взошло вечно живое, светлое и яркое солнце, и сгинула тьма — власть черного дерева — господство и рабство духа и тела. Но прошло еще какое-то время, и вновь наступила тьма.

Вижу в полутьме пустынную каменистую бледно-серую местность и желто-серое туманное небо на заходе солнца. Появился огромный воз соломы. Тяжело везла его на крутую гору черная лошадь. Я шел следом за нею до вершины горы в тревоге за силы черной лошади. С трудом черная лошадь вывезла воз на вершину голой горы и остановилась; я тоже остановился и услышал: «Трудников, соберись на суд!» Сон исчез, а [стали видны] та же душная полумрачная камера, мрачные лица людей и мрачная жизнь — я стал собираться на суд.

В сопровождении охраны вышел из камеры во двор тюрьмы, где уже стоял «черный ворон». Одного за другим приводили заключенных и, набив машину до отказа, выехали со двора тюрьмы. Через несколько минут «черный ворон» въехал во двор областного суда. Построили цепочкой в затылок друг другу с охранниками через одного заключенного и повели в здание суда.

Здесь впервые за десять месяцев я увидел жену и сына, стоящих вблизи от меня. Жена держала в руках пачку табаку и что-то еще. Когда я поравнялся с ней, идя в колонне, она протянула мне руку и хотела передать пачку табаку, но конвой грозно прикрикнул на меня, вырвал из моих рук эту пачку и отбросил в сторону.

Как милы и прекрасны жена и сын, что особенно я понял теперь, что единственное, главное счастье человека и общества в условиях государственности — эксплуатации человека человеком — социального неравенства в хлебах является семья и общение с обществом трудящихся, не стоящих во власти и у власти.

Черным ходом ввели нас в общую камеру ожидания заключенных до вызова в судебную комнату. Здесь находилось до тридцати человек, обвиняемых в разных преступлениях. Был день субботний[145]. В нашей стране все политические суды производились втайне от народа, скрытно — настолько считали их опасными для своего господства-произвола патриархи марксидов.