Воспоминания самарского анархиста

В ожидании судилища к нам в камеру к тридцати мужчинам ввели молодую женщину из села Алексеевки. Мобилизованного мужа жена провожала со станции на фронт и, переживая ужасную насильную разлуку, возможно, что навсегда — она имела неосторожность сказать среди провожающих: «Вот, наших мужей забирают на фронт, а других мордастых оставляют, потому что они партийные». Тут оказались шпионы-марксиды, взяли двух-трех свидетелей, забрали эту женщину, отвели куда следует и там предъявили ей обвинение в терроре против коммунистов-марксидов.

Рассказ ее прервался вызовом в судебную комнату. Не прошло и часа, как ее привели обратно в нашу комнату, бледную, в полусознательном состоянии. Задыхаясь от волнения и рыданий, она говорила нам: «Дали десять лет, а прокурор требовал расстрела». Так мужа на фронт, на защиту отечества — жену в тюрьму и концлагеря, а дети?! Какая их судьба ожидается без отца и матери, как она сложится без отца и матери, их жизнь, кто их приютит и согреет, приласкает и накормит и помоет — ответа нет. Так и в наше время подтвердилась мораль Шекспира: власть и женщин не хули, ибо те и другие очень обидчивы.

Сквозь решетчатую клетку-камеру в здании суда вдали по коридору я видел заплаканные лица сестры и жены и других. Они не знали, за что арестован и буду осужден, ибо им и в голову не могло прийти, как и всему обществу, что справедливо, за дело арестовали и предали суду — [марксиды] сами создали преступников в угоду царю Иосифу Кровавому. И вот какими-то неведомыми путями сестра и жена узнали о дне суда и пришли хоть издали увидеться со мною, но слабый дневной свет и дальность расстояния, на десятки метров, позволяли видеть только общие очертания лица.

Перед началом закрытого суда в камеру вошел казенный защитник и обратился ко мне с предложением: не желаю ли я дать согласие взять его защитником на суде. Зная, что если обвиняемых по сталинской статье защитник будет защищать в пользу обвиняемого, не по-сталински, то ему самому грозит тюрьма и в лучшем случае изгонят с работы, я ответил: «Если эта формальность нужна для суда — не возражаю».

В небольшой комнате в два окна начался суд. Вокруг стола, покрытого красной материей, — деревянные скамейки. За столом судья, два заседателя — молоденькие женщины, справа прокурор, женщина, слева защитник, секретарь суда, а сзади, у дверей с автоматами два конвоира. Судья Черепанов, с плотно сжатыми тонкими бескровными губами, с глазами, смотрящими в пространство, с окаменелым бесстрастным лицом скопца. Понуро-смущенно сидят, как будто на похоронах, две молоденькие женщины-заседатели, смотрят перед собой на стол. Свирепо, величаво и решительно и властно запрокинувшись назад, сидит за столом прокурор — женщина лет сорока. Она заранее предвкушает торжественную победу над обвиняемым. Спокойные и безучастные к судебной комедии два молодых действительной службы конвоира воинской части МГБ. Они выполняют устав воинской службы и с нетерпением ждут окончания срока бессмысленной службы и возвращения к своим семьям, отцам, матерям и родственникам.

Началось так называемое судебное следствие: те же пункты обвинения, перенесенные с тысяча девятьсот восемнадцатого — двадцать второго года в тысяча девятьсот сороковой год. «Признаете свои показания на предварительном следствии?» — говорит судья. «Да, частично признаю, если в этом есть моя вина: те книги, что имел, напечатаны и изданы в свое время Советской властью, и я их держал с исторической точки зрения, а не с политической. Тем более нам тогда в медфаке политэкономию преподавали по Бухарину, а азбуку коммунизма по Кнорину. Как эти, так и прочие книги читать никому не давал, не распространял и не печатал. А что касается типографского шрифта около двух килограммов, так я и мои товарищи еще двадцать лет тому назад переделали на охотничью дробь. К распространению листовок о Кронштадтском мятеже имел не прямое, а косвенное отношение. То, что за последние десять лет по работе-службе имел ряд поощрений, отрицает мое антисоветское настроение, что можете посмотреть в моей трудовой книжке. Что же касается того обвинения, что я восхвалял немецкую армию, [это] совершенно неверно. Сам был участником Первой мировой войны и знаю, что их армия оснащена вооружением лучше нашей, почему тогда русские войска несли тяжелые поражения[146]».

Во время суда, который начался поздно во второй половине дня и [продолжился] на второй день, заседатели не задали ни одного вопроса, а также и защитник. Только изредка задавала вопросы мужеподобная прокурорша. По существу и не по существу судья один вел все так называемое судебное следствие.