Воспоминания советского посла. Книга 1

Чиновник несколько скептически качает головой, но заявляет, что пойдет спросить своего начальника. Он исчезает в дверях какого-то сумрачного помещения, а я с замиранием сердца жду: пропустят или не пропустят? Проходит минут пять. Мое беспокойство все больше возрастает. Вновь появляется уже знакомый чиновник и с ним еще двое постарше возрастом и рангом. Они с любопытством оглядывают меня, и затем самый старший из них по-немецки спрашивает:

— Вы утверждаете, что вы русский политический эмигрант, — чем вы можете это доказать?

Чем я могу доказать? В первый момент я не знаю, что ответить. Я чувствую себя ошеломленным. Мне до сих пор не приходило в голову, что я должен буду доказывать свою принадлежность к русской политической эмиграции. Наоборот, мне чаще приходилось скрывать этот факт, особенно в Германии. Что же делать? Как доказать?

Вдруг меня точно осеняет… Я лезу в карман и достаю оттуда полусмятую бумажку, которой накануне в Париже меня снабдили товарищи: это удостоверение Центрального Бюро заграничных групп РСДРП, гласящее, что я действительно являюсь политическим эмигрантом и состою членом РСДРП, и дальше печать и подпись секретаря Центрального Бюро т. Орнатского[22]. Вчера я не хотел его брать — оно казалось мне ненужным. Товарищ Орнатский почти насильно засунул мне бумажку в карман. Как пригодилась она мне теперь!

Трое англичан принимаются внимательно изучать мое удостоверение. Потом они испытующе смотрят на меня. Потом опять погружаются в удостоверение. Наконец старший с небрежным жестом бросает:

— All right![23]. Пропустите пассажира.

Я бережно прячу в карман драгоценную бумажку и судорожно хватаюсь за свои чемоданы…

Затем длинный громыхающий поезд в течение двух часов быстро несет меня из Фокстона в Лондон, упрямо прорезая все более густеющую пелену серо-желтого тумана. Мелькают города, местечки, станции, семафоры, мосты… И вот, наконец, Лондон. Вокзал Чэринг-кросс. Лязг подкатывающего к перрону поезда. Людская суета. Едкая мгла противного тумана.

Меня встречает мой «влиятельный» друг, о котором я так много распространялся в Фокстоне. На нем мятая шляпа и выцветшее пальто. Мы долго обсуждаем, стоит ли брать такси? На подземке было бы дешевле. В конце концов мы все-таки садимся в автомобиль и медленно едем к скромному жилищу моего друга, расположенному в одном из северных предместий Лондона. На душе смутно и тревожно: что-то даст мне Англия? Таков был мой приезд в Лондон в 1912 г,

А вот еще одна яркая картина из тех же дальних лег.

Август 1914 года. Я в Лозанне, в Швейцарии. Я только что попал сюда из Мюнхена, куда вернулся месяца за три перед тем после почти двухлетнего пребывания в Англии. В самый последний момент, когда уже загрохотали пушки первой мировой войны, мне удалось с помощью моих немецких социал-демократических друзей выбраться из Германии и пересечь границу нейтральной Швейцарии.

В моей голове буря и смятение. Социалисты тех лет давно уже предсказывали приближение войны. На своих международных конгрессах они уже не раз обсуждали этот величайшей важности вопрос и принимали по нему важные решения. Суть их сводилась к тому, что пролетариат, а в особенности его социалистический авангард, должен вести непримиримую борьбу против войны и в случае ее возникновения решительно выступить против своих правительств. И все-таки, когда война разразилась, она подействовала на социалистов, как страшное землетрясение. Все сразу смешалось и перепуталось.

Я очень хорошо помню свои переживания в первые педели после начала войны. Я был оглушен и потрясен, почва под моими ногами заколебалась. Сразу рухнули мои привычные взгляды и представления. Я верил в прочность социалистического Интернационала — он рассыпался на моих глазах, как карточный домик. Я верил в революционность германской социал-демократии — она вдруг сомкнулась с бесновато-воинствующим кайзером. Я верил в то, что традиции Коммуны живут во французском социалистическом движении, но в августе 1914 г. французские социалисты, даже старый марксист Гед, повели себя не лучше, чем их немецкие товарищи. Как все это могло случиться и почему?

Я лихорадочно искал ответа на вопрос. Долгими часами я бродил по берегу мирно голубого как всегда Женевского озера и думал, думал, думал без конца… Горячо обсуждал тот же вопрос с товарищами, находившимися в Лозанне я Женеве, но это мало помогало. Все они, как и я, были люди рядовые и все испытывали такие же смятение и разброд[24]. Война спутала и все мои личные планы. Я жил в те годы литературной работой — писал из-за границы корреспонденции в русские газеты и журналы. Такая работа возможна, когда находишься в большой и важной стране, вроде Германии или Англии. Но какие корреспонденции я мог бы посылать из маленькой Швейцарии?

Постепенно в моей душе созревает решение: бежать из Лозанны в Лондон. Там я по крайней мере буду иметь заработок. А сверх того, Лондон — эго большая вышка, с которой легче охватить общую картину разыгрывающейся исторической драмы, легче понять ее сокровенный смысл…