Воспоминания советского посла. Книга 1

— История Кибальчича — это история о том, как царизм губил гениальных ученых…

Не только ученых, — возразил я, — но и писателей, художников, мыслителей… Мы это хорошо знаем…

— Да, но в данном случае речь идет об ученом, о гениальном ученом… О человеке, преждевременная смерть которого явилась большой потерей не только для России, но и для всего мира…

Обычно спокойный Зунделевич был явно взволнован и раза два даже прошелся по своей маленькой комнатке, неловко задевая за расставленную в ней скудную мебель.

— Так расскажите же скорей! — воскликнул я, еще более заинтересованный поведением и словами хозяина.

— Извольте, — согласился Зунделевич, садясь на стул и приготавливаясь, видимо, к длинному разговору. — Я познакомился с Кибальчичем не то в 1874, не то в начале 1875 г., когда он был студентом Медико-хирургической академии в Петербурге. Сначала он не произвел на меня большого впечатления. Внешность у него была довольно ваурядная: темнорусый шатен с маленькой бородкой, бледное лицо, средний рост, ничего бросающегося в глаза… Как пишут в паспортах: «особых примет не имеет»… И происхождение и воспитание Кибальчича тоже ничем чрезвычайным не поражали: сын священника из Черниговской губернии, родился в 1854 г., учился в семинарии, в 17 лет поступил в Институт инженеров путей сообщения, а два года спустя стал студентом-медиком…

— Значит, Кибальчич был одним из мятежных поповичей, — прервал я Зунделевича.

— Что вы имеете в виду? — с недоумением спросил Зунделевич.

— Я имею в виду, — ответил я, — тот любопытный факт, что в 50-70-х годах прошлого века у нас появилось немало сыновей и дочерей священников, которые порвали со своей средой и перешли на прогрессивный, даже на революционный путь. Вспомните, Чернышевский и Добролюбов были поповичи… Мой собственный дядя, М. М. Чемоданов, радикальный каррикатурист 80-х годов, тоже был поповичем… Но продолжайте, пожалуйста!

— Да, так вот, — вновь заговорил Зунделевич, — на первый взгляд казалось, что Кибальчич самый обыкновенный, рядовой человек, да вдобавок еще медлительный, рассеянный, непрактичный… В организационных вопросах он ничего не понимал, да и не любил ими заниматься… Никаких определенных политических взглядов, когда мы познакомились, у него не было. Правда, Кибальчич много возился с разными образовательными кружками среди студентов, но кружки эти не имели какой-либо определенной политической физиономии. Члены кружков просто знакомились с волновавшими тогда молодежь проблемами из разных областей знания и прежде всего из сферы естественных наук… Помню, очень много разговоров было о физиологии, о Молешотте, Вирхове, Пастере… Короче говоря, в течение нескольких месяцев я мало интересовался Кибальчичем. Мне только бросилось в глаза, что он аскет и бессребреник и что его очень интересуют вопросы теоретического характера. В таких вопросах он разбирался хорошо, куда лучше большинства студентов…

Зунделевич еще раз погладил свою огромную бороду и затем продолжал:

— Вдруг в 1875 г. Кибальчича арестовали… Как потом я узнал, дело было пустяковое: летом он жил в деревне у своего брата, дал кому-то из крестьян почитать очень популярную в то время нелегальную брошюрку «Сказка о четырех братьях», брошюрка эта довольно долго ходила по рукам и наконец попала к жандармам; наряжено было следствие и в результате Кибальчич попал под замок… Положение его было осложнено одним случайным обстоятельством: так как Кибальчич политикой не занимался, то революционеры считали его квартиру «вне подозрений», и как раз накануне ареста одна знакомая девица дала ему на хранение запечатанный тюк с подпольными изданиями, только что привезенными из-за границы… Кибальчич даже не знал его содержимого… Теперь этот тюк стал серьезной уликой против него.

— Ну, а дальше? — невольно вырвалось у меня.