Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850

Тут с другой стороны появился сержант. Его окружили три гренадера. Я кинулся ему на помощь. Они держали его и призывали меня сдаться. Я направил на них ружье левой рукой, а правой, качнув его, я вонзил штык сначала в первого, а затем и во второго гренадера. Третий был повержен наземь сержантом, который ухватив его за голову, швырнул к своим ногам. Капитан закончил работу. Сержант вернул себе обратно свой пояс и часы, и в свою очередь обшарил карманы этих трех австрийцев. Мы оставили его, чтобы дать ему возможность прийти в себя и привести в порядок свою одежду, чтобы поскорее вернуться к роте, которая вышла на поле, где капитан вновь принял командование и воссоединил ее с быстро шагавшим вперед батальоном.

Нам много хлопот доставляли триста солдат, которые сдались нам на дороге. Некоторых мы отдали «гусарам смерти,» которым пришлось бежать, поскольку утром они были полностью разгромлены, и их осталось только двести человек из тысячи. Мы бы взяли больше пленных, но мы не знали, что с ними делать. Никто не хотел брать на себя ответственность, и поэтому они шли без конвойных. Они были разбиты полностью. Они перестали стрелять в нас и как кролики кинулись наутек, особенно кавалерия, что вызвало панику во всей пехоте. Консул подоспел вовремя, чтобы убедиться, что битва выиграна, а генерал Ланн был весь в крови (он выглядел ужасно), потому что он постоянно находился в гуще битвы, и именно он провел последнюю атаку. Если бы у нас было два полка кавалерии, мы бы взяли в плен всю их пехоту.

В тот вечер капитан взял меня под руку, подвел к полковнику и рассказал ему о том, что я делал днем. Тот спросил: «Почему, капитан, я ничего не знал обо всем этом?» Затем он пожал мне руку и сказал: «Я должен записать его имя». «Генерал Бертье желает представить его Консулу в десять часов вечера, — ответил мой капитан. — Я отведу его». — «Ах, как я рад этому, гренадер!».

Мы пошли к генералу Бертье, и мой капитан сказал ему: «Вот мой гренадер, который захватил пушку, а потом спас мою жизнь и жизнь моего первого сержанта. Он убил трех венгерских гренадеров». — «Я представлю его Консулу». Потом генерал Бертье и мой капитан пошли к Консулу, и после небольшого с ним разговора позвали меня. Консул подошел ко мне и взял меня за ухо. Я думал, что он собирается выругать меня, но, напротив, он был очень добр. И все еще держа меня за ухо, он спросил: «Как давно вы служите?» — «Это моя первая битва». — «Ах, да, это хорошее начало, Бертье, вручите ему почетное оружие. Вы слишком молоды, чтобы быть в моей гвардии, для этого нужно пройти четыре кампании. Бертье, запомните его, запишите в свою книжку». «А теперь можете идти, — сказал он мне, — но когда-нибудь вы станете одним из моих гвардейцев».

Затем мой капитан увел меня, и мы шли обнявшись, словно приятели. «Ты умеешь писать?» — спросил он. «Нет, капитан». — «О, очень жаль, если бы ты умел, карьера твоя была бы совершенно открыта. Но, не беда, ты будешь особо отмечен». — «Благодарю вас, капитан».

Все офицеры пожали мне руку, а храбрый сержант, жизнь которого я спас, обнял меня перед всей приветствовавшей меня ротой. Как я был счастлив!

Вот так закончилась битва при Монтебелло.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БИТВА ПРИ МАРЕНГО. — ПРОГУЛКА В ИСПАНИЮ.

Ночь мы провели на поле битвы. Утром 19-го нас поднял грохот барабанов. Ланн и Мюрат отправились к своим авангардам, чтобы пожелать австрийцам доброго утра, но не смогли их найти. Они не спали, а шагали всю ночь. Наша полубригада закончила сбор тех раненых австрийцев и французов, которых мы не нашли накануне. Мы относили их в санитарные повозки и потому только поздним вечером ушли с поля боя.

Мы всю ночь шли по разным дорогам. В полночь наш полковник мсье Лепре остановился и сказал: «Поддерживайте полную тишину — идеальную тишину». Затем он приказал первому батальону двигаться. Мы шли по таким узким дорогам, что даже не могли разглядеть друг друга. Офицеры, которые ехали верхом, спешились, и в наших рядах воцарилась мертвая тишина. Мы шли и шли, и наконец, вышли на вспаханное поле. Нам по-прежнему запрещалось шуметь или разводить костры. Мы были вынуждены устроиться среди огромных комьев сырой земли и так дожидаться утра.

На следующее утро нам приказали выступить с пустыми желудками! Нам попадались только полностью разоренные деревни. Мы шли по оврагам и болотам, пересекали большие ручьи и входили в заросшие кустарником селения. Ничего съестного. Дома брошены. Наши офицеры мучились усталостью и голодом. Мы ушли из этих болотистых мест и, повернув налево, вошли в окруженную садами и огородами деревню. Здесь мы нашли немного муки, немного хлеба и немного скота. Мы тогда просто умирали от голода.