Воспоминания Свена Стокгольмца

Помимо меня, Илья писал и Макинтайру: они посылали друг другу табак, обмениваясь мнениями о пряности латакии и оптимальном соотношении турецкого табака и сладкой вирджинии. Я в этом вопросе едва разбирался и в премудрости не вникал. На определенном этапе к беседе подключился Леон, отец Ильи, потому что не соглашался с ними во многих тонкостях и, много лет проработав у табачника, заслуженно являлся экспертом в этой области. Леон тоже начал оживленную переписку с Макинтайром, и теперь в конвертах от Ильи приходили многопоколенные трактаты о том, как правильно сушить «Черный Кавендиш».

Потом, весной 1932 года, Макинтайр получил конверт с советской маркой, который был легче обычного. В конверте было только короткое письмо от Леона, сообщавшего, что Илью схватили.

Очевидно, Илью несколько раз предупреждали, что нужно перестать публиковать политические статьи или сменить тон, но он, как всегда верный себе, предупреждения игнорировал. Однажды Леон вернулся домой с работы и обнаружил, что сына нет. Все вещи Ильи оказались на месте, даже его трубка. Илья так и не вернулся. Советские граждане, выражавшие малейшие признаки политического недовольства, исчезали направо и налево; ходили слухи о тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях в Восточной Сибири, и Леон предполагал, что его сына уволокли в одно из таких страшных мест. Источников информации у безутешного отца не было. Леон боялся, что неосторожным высказыванием поставит под удар себя, других своих детей и внуков. Больше мы об Илье не слышали.

В январе, посреди относительно сложной зимы, Тапио на время уехал в Бискайяхукен, а оттуда – восстановить хижину в Рейнсдирфлии у Мыса Приветствия, где я бывал редко. Он думал, что паковый лед может пригнать на самое северное побережье белых медведей. Скульд умоляла взять ее с собой, но я объяснил, что каждому взрослому нужно время для себя – пожалуй, для Тапио особенно.

– А как насчет тебя, папа? – спросила Скульд. – Тебе время для себя не достается.

– Верно, дорогая моя, только у меня нет выбора.

На север и обратно Тапио странствовал несколько раз. Однажды он таки взял с собой Скульд, и в Брюснесет девочка вернулась с рассказами, по которым Рейнсдирфлия и Баскский Крюк напоминали самую настоящую сказку. На Шпицбергене Скульд нравилось решительно все.

После очередной экспедиции на север Тапио рассказал мне, что встретил одного из наших соседей, некоего Риттера, который вместе с женой зимовал в Сером Крюке, сумрачном месте, вечно пасмурном из-за тучи, закрывающей другой берег Вудфьорда. Очевидно, Риттер попал в особо неприятную метель и искал убежище в Бискайяхукене. Тапио не мог отказать попавшему в беду охотнику, хотя и считал, что Риттер злоупотребил гостеприимством на пару-тройку дней.

– Немцы, – изрек Тапио.

– Господи! Ты ведь, кажется, их не любишь?

– Не исключено, что они австрийцы. В любом случае особой разницы нет: говорят они на том же отвратительном языке. Этот Риттер – неотесанный грубиян. О своей жене он говорит, как о служанке. Он даже не научил ее охотиться и ставить капканы. Как она выживет, если он погибнет, что более чем вероятно? По крайней мере, их сопровождает норвежец, который кажется знающим. Без него им точно не выжить. Его жена только и делает, что готовит и шьет.

– Ну, нам шитья и готовки тоже хватает.

– Не будь тупым.

Изюминкой рассказа Тапио было то, что, к его радостному изумлению, Риттер знал обо мне. Каким-то образом из-за моего отшельничества мои поступки привлекали определенное внимание и обросли множеством дичайшего вымысла. Очевидно, я стал довольно известен, по крайней мере, на Шпицбергене. При этом мало кто знал, как я выгляжу, ни тем более как живу. Поэтому когда Тапио отказался назвать свое имя или за четыре дня невольного соседства с Риттером признать, что знает по-норвежски больше трех слов, Риттер естественно предположил, что Тапио и есть Свен-Стокгольмец. Тапио не спешил развеять недоразумение, частью потому что не желал по-настоящему знакомиться с Риттером, частью ради своего приятеля Хильмара Нойса: старый зверолов мог пересечь пол-архипелага на собачьей упряжке, лишь для того чтобы привезти письмо и рассказать пару баек, – которого подобное стечение обстоятельств сильно позабавило бы.

– Что же ты делал столько времени, если не разговаривал?

– Убирался. Много пек. Хлеб хорошо сохранится до весенней поездки в Рейнсдирфлию.

– Теперь будут болтать, что я одержим уборкой и хлебопечением.

– Ну, люди и не такое болтают.