Воспоминания Свена Стокгольмца

Пожалуй, внутренние озера Шпицбергена правильнее назвать прудами, если это слово не вызывает ассоциаций с кувшинками, склоненными к воде деревьями, камышом и другой зеленой растительностью. На Шпицбергене озера, скорее, как каменные зеркала. Даже летом они серые и суровые. Неподалеку от Рауд-фьорд-хитты я знал одно озеро, к которому Хельгу вроде бы не водил. Возможно, она была там с Тапио, только важным казалось не это, а чтобы прогулка получилась более-менее легкой с учетом того, сколько Хельга сидела сиднем.

Мы пустились в путь – Скульд скользила между нами на коротких деревянных лыжах, которые Макинтайр заказал ей в Норвегии – и до замерзшего озера добрались прежде, чем встала поздняя утренняя заря. Мы обедали, когда только поднималось солнце. Озеро, которое в лучшем случае вместило бы одно полноразмерное парусное судно, лежало на развилке меж двумя горными хребтами – почти в чаше – и казалось очень уединенным. Горы и серо-голубое небо отражались в нем странной, расколотой картинкой. Старые, стертые по краям следы белого медведя, вероятно, одинокого холостяка, заплетающейся дорожкой тянулись к участку, где в подпитываемом родниками канале вода не замерзала, потом вела обратно в пустоши. Я подумал, что здесь идеальное место для проведения ежегодного медвежьего совета.

Скульд бросала камешки в застывшую поверхность – они скользили и подскакивали, а Сикстен за ними гонялся. Скульд старалась перекинуть камешки на другой берег и не собиралась успокаиваться, пока не добьется своего. Я всегда считал, что дети должны наслаждаться безудержным счастьем, пока в итоге его не лишатся. Скульд казалась слишком маленькой, чтобы быть настолько измученной заботами.

Хельга ела медленно, глядя на замерзшую воду. Она казалась совершенно адекватной, а такие мысли не возникали у меня довольно давно. Когда Хельга заговорила, казалось, что говорит камень. Ее голос доносился из глубины, сквозь множество слоев времени.

– Знаешь, что мне раньше снились киты? Целые стада китов, которые плывут рядом, зовут друг друга; или высовываются из воды, выдыхая фонтаны брызг; или ныряют, подняв хвостовые плавники; или просто рассекают пустоту. Сейчас мне снятся петли. – По щекам у Хельги текли слезы, но лицо так и осталось неподвижным, как камень. – Думаю, дядя, Арктика наконец меня одолела. Либо я засиделась на одном месте и клятый сумрак меня настиг. Я уезжаю.

– Куда? В Лонгйир?

– Нет. За границу. Куда именно, не знаю.

– А для Скульд так лучше? Детям ведь нравится чувствовать определенность. – Я ненавидел себя за менторский тон.

– Вот именно, дядя. Поэтому я оставляю ее с тобой.

– Бред какой-то! – воскликнул я.

– Послушай, мой дорогой дядя. Я стараюсь быть матерью. Иногда это получается. Иногда нет. После случившегося я не могу смотреть на себя прежними глазами. Я чувствую… ну, свое уродство. Не хочу, чтобы Скульд росла, видя меня такой, или чтобы она поняла, что я хронически непостоянная.

– От случившегося ты оправишься, – сказал я, гадая, так это или нет. – Однажды ты себя простишь. Арктика странным образом действует на людей. Ну или в Арктику приезжают странные люди. Особой разницы нет.

Хельга почти улыбнулась – проявилось это в чуть заметном поднятии обеих бровей.

– Возможно. Только надежной мне не стать никогда. Неделями пренебрегать материнскими обязанностями к малышке Скульд – это одно. Только по мере того как девочка растет, все лучше понимает окружающий мир и то, чего она заслуживает, отношение ко мне, как к предательнице, будет только крепнуть. Ей нужен родитель, на которого она может положиться, и это ты.

– Скульд нужна мать.

– Я уверена, что нет.

– Но, Хельга, я понятия не имею, как растить детей! – возразил я и в собственной интонации услышал, как наверняка и Хельга, что моя решимость тает. – Ради всего святого, ей же только три!

– Ты прекрасно растил меня много лет, пока из Стокгольма не уехал.

Я скептически на нее посмотрел.

– Неужели?

– Никаких сомнений.

Внутри все судорожно сжалось, даже ноги свело. Нелепо думать, что путь истинный откроется тебе сам, и ты никогда не пожалеешь, что его выбрал.

– Как мне тебя найти? – спросил я. – Куда писать? Слишком больно терять тебя окончательно.

– Думаю… – начала Хельга и коснулась рукой моего изуродованного шрамами лица, совсем как в день, когда я впервые нашел ее в Рауд-фьорд-хитте. – Думаю, какое-то время нам лучше не переписываться. Если попытаешься одной рукой оберегать Скульд на Шпицбергене, а другой нащупывать опору в тумане, можешь разорваться пополам. Останься здесь, с ней. Посвяти себя ей, пожалуйста! Понимаю, это величайшее из одолжений, о котором я могу попросить; и единственное, о котором я прошу. Однажды, когда Скульд наберется силы, которая, я знаю, в ней есть, и ты удостоверишься, что ветры дуют с севера, мы можем встретиться снова.

– Мир слишком велик для такой неопределенности, – заметил я.

– Скажем так: я поеду лишь туда, куда наши предки викинги направляли свои галеры. Сам знаешь, с языками я не дружу, поэтому пространство для маневра сокращается.