Воспоминания Свена Стокгольмца

Поэтому мемуары я допишу, и, если сумею разыскать Хельгу, мне будет что ей оставить, при условии, что она захочет, чтобы ей их оставили. Но, думаю, если бы мне удалось найти Хельгу в Нормандии – на следующей неделе на несколько дней собираюсь в Фекан, чтобы посмотреть и поспрашивать, – я убедил бы ее немного пожить со мной здесь, в Дьеппе. Вместе мы отдышались бы, не занимаясь ничем серьезным. А если бы восстановились физически или соскучились, или и то, и другое, мы могли бы отправиться на восток, в Советский Союз. Название Людмилиной деревни я помню наизусть, словно священную молитву. Возможно, мы нашли бы там и ее, и добряка Мишу, и вчетвером двинулись бы дальше, к дальним границам Азии, и потом выяснили бы, где находится Илья. Мы подкупили бы унылого чиновника, тоскующего на своем посту вдали от цивилизации, и освободили бы нашего друга. В шестьдесят два можно лелеять такие мечты. Я повидал достаточно, чтобы знать: ничего не гарантировано, но все возможно.

Мари разносит почту. Порой она заходит ко мне, даже если почты нет. Почты нет в большинстве случаев. Мы садимся за стол, я наливаю чай, и мы болтаем о том о сем на ломаном английском. Мари с мужем беспокоятся, что я недоедаю, поэтому приносят мне хлеб, твердые колбасы, головки сыра. Я настаиваю, чтобы Мари ела гостинцы со мной, и она соглашается.

Как правило, за Мари идет бездомный пес. За запахом колбасы он следует так же безошибочно, как крачка летит с севера на юг. Пес весь коричневый, от кончика носа до кончика хвоста – дальние предки были овчарками – глаза спокойные, нрав малообщительный, настороженный. Последние несколько дней пес изменил своей привычке – отведав колбасы, уходить не желает. На кухне у печи я соорудил ему лежанку из полотенец, на ночь оставил входную дверь приоткрытой, а наутро обнаружил его там, абсолютно расслабленным. Я назвал его Ролло[32].

Сегодня с небольшой помпой Мари вручила мне письмо.

– Вот наконец что-то для вас, месье Свен, – объявила Мари. – Может, это вести, которых вы ждали.

Твердый небрежный почерк я узнал мгновенно, как и характерное пятно крови лысуна.

Рауд-фьорд-хитта, май 1946 года

Дорогой папа!

Пишу сообщить, что вернулась на наши охотничьи угодья в Рауд-фьорде. Но сначала в Осло меня замучили угрызения совести, и я сделала крюк по Балтийскому морю, чтобы навестить Ольгу в Стокгольме. Рада сообщить, что эта дама – почти того же возраста, что ты – замечательно бодра. На бесконечных прогулках по грязному городу, которые она мне устраивала, мы чуть ли не бегали. Папа, она меня даже в книжный водила! Шнапс она начинает пить еще за ланчем и регулярно наливает себе до самого отхода ко сну. На укоры дяди Вилмера Ольга отвечает, что уже слишком стара, чтобы беспокоиться об умеренности, и все, что делает жизнь терпимее, нужно поощрять. Она надеется, что ты, если не растерял здравый смысл, занимаешься тем же. О тебе Ольга отзывается с большой теплотой и очень рада тому, что ты наконец взялся за мемуары. Она, мол, всегда знала, что в один прекрасный день твой ум оценят по достоинству.