Воспоминания Свена Стокгольмца

Исландцы оказались мрачными и злопамятными. Их глубоко обидело, когда британцы вторглись к ним, считая себя друзьями и родственниками всех просвещенных людей. Недовольство усилилось, когда управление страной передали американцам. Думаю, они чувствовали себя приемными детьми, которых не удостоили доверия. Та обида терзала их на каждом шагу, к тому же исландцы еще не оправились от десятилетней экономической депрессии – их экспорт почти полностью зависел от рыболовства, а это, как известно, отрасль нестабильная – и чуть ли не целого века очень плохой погоды. А еще американцы были очень грубыми и беспардонными.

Мы со Скульд покинули Рейкьявик при первой же возможности. Городскую жизнь Скульд могла вытерпеть не больше, чем я, а возможно, даже меньше. Мы воспользовались связями Макинтайра и переехали в коттедж на окраине Вик Мюрдаль, самого южного поселения острова. Мы вместе начали работать в доках. Докеры смотрели на нас искоса: оба не исландцы, я почти старик, Скульд – юная девушка. В лучшие времена ни одна из этих характеристик не стала бы приемлемой квалификацией, но умелые работники были в дефиците, тем более так далеко от военно-морской базы, поэтому нас на работу взяли. Я носил одежду из шкур, потому что привык к ней и другой не имел. Скульд прятала волосы под шапку из лисьего меха, а одевалась, как всегда, несколько андрогинно – в брюки из тюленьей шкуры и в тяжелую брезентовою куртку. За работой мы курили – Скульд украла трубку из кукурузного початка из заднего кармана американского военнослужащего – и это окончательно настроило против нее в основном апатичных исландцев. Женщина-докер – одно, женщина с трубкой в зубах – другое. Поднялся ропот, который дал мужчинам повод для издевательства, но продолжалось оно недолго, разбившись о безразличие Скульд к мнению окружающих и ее беспримерной сноровке в выполнении любого поставленного задания.

Когда бригадиру хватило дерзости спросить, как она стала неженственной и откуда у нее такая мерзкая привычка, Скульд посмотрела на трубку, словно видя ее в первый раз, и коротко, невесело хохотнула. Прозвучало это настолько похоже на Тапио, что мне пришлось присматриваться и удостоверяться, что финн, по своему обыкновению, не вырос из-под земли.

– Такими темпами вы есть и пить только мужчинам позволите, – заявила Скульд на грубом, но абсолютно внятном исландском, которым овладела за считаные месяцы.

После этого бестактные вопросы бригадир не задавал. Скульд быстро превратилась в одного из самых уважаемых докеров Вика. К ней обращались, когда работа требовала сноровки, или расчетливости, или обоих качеств. Не исключено, что меня на работе держали только из любезности к Скульд.

А вот бедняга Сикстен к Исландии так и не приспособился. До сих пор не понимаю, как он выдержал долгие переезды на кораблях, тесное соседство с многочисленными людьми и собаками, но старик явно обладал волей к жизни. Третье путешествие – из Ливерпуля в Рейкьявик – получилось самым сложным. Изначально Сикстена вместе с другими собаками разместили в клетках под палубой. Но Сикстен быстро научился открывать свою клетку и бродить, где вздумается, терзать измученных неволей псов, поедая их еду, рыскать мимо их клеток, щетинясь и скалясь. Американцы пробовали закреплять дверцу его клетки веревкой, но Сикстен дожидался их ухода и веревку разгрызал. Помешать морякам вышвырнуть его за борт я никак не мог. К счастью для нас обоих. Сикстен снискал расположение нескольких американцев с ферм. О норове пастушьих собак – остром уме и вздорности – они знали не понаслышке. Сикстен напоминал им о доме, и они взяли его под опеку. Держать собак в крошечных каютах для гражданских и в спальных отсеках для военных запрещалось, поэтому Сикстена (к его великой радости) прятали в камбузе. Шеф-коком у нас был парень из Монтаны по имени капрал Уолл. Чем вздорнее вел себе Сикстен, тем больше это нравилось капралу. Уолл не позволял обижать Сикстена, и пес прибыл в Рейкьявик целым и невредимым.

Но Исландия его доконала. Промышленное рыболовство я понимал всегда, а пастушество – нет. К сожалению, внутренние районы Исландии подходят лишь для жвачных животных с резвыми ногами, некрупным телом, огромным аппетитом и крошечным самоуважением. Овцы здесь паслись повсеместно. Порода и азарт, чтобы их охранять, у Сикстена имелись, а нужной подготовки не имелось вовсе, поэтому естественная тяга переросла в угрозу. Месяца через четыре после нашего прибытия в Вик Сикстена застрелили. Его труп я так и не увидел. Жена фермера сжалилась, разыскала меня и лично сообщила новость: в Вике знали, кто хозяин старого полудикого пса, который периодически вырывался, убегал, не обращая внимания на границы участков и разумные слова команды, и гонялся за овцами. Сикстен погиб так же, как жил, – слепо повинуясь своему внутреннему компасу, стрелки которого то показывали верное направление, то бешено вращались, словно прямо на магнитном полюсе.