Воспоминания Свена Стокгольмца

Мрак сгустился пуще прежнего. Я хотел уехать, но прорвать блокаду не мог. Макинтайр, узнавший наш новый адрес чуть ли не раньше, чем мы сами, писал часто. Вестей от Тапио он не получал, но заверил нас, что даже катастрофического международного кровопролития и возможного краха просвещенной цивилизации не хватит, чтобы нанести серьезный ущерб нашему финскому другу. Скульд написала из Вика Ольге, и вскоре их послания залетали туда-сюда самым настоящим шквалом. Благодаря печально известному нейтралитету Швеции, так давно раздражавшему Тапио, Ольга и Вилмер были в относительной безопасности. Ольга написала, что наша сестра Фрея умерла, но не от военных ран, а от пневмонии. Если честно, я почти забыл о ее существовании. Эта весть накрыла меня молниеносной волной.

Макинтайр сказал, что войну надо перетерпеть, и ровно этим мы занимались. В Исландии мы прожили почти четыре года. Примечательного произошло мало – я провел время в сгущающемся сумраке, разбавленном одним инцидентом. Когда Скульд отправилась в Рейкьявик купить что-то для рыболовов Вика, американский военный сделал ей предложение. Получив категорический отказ, американец попытался удержать ее силой, и Скульд ножом-кейпером вспорола ему ладонь до большого пальца.

В 1945 году, когда война наконец закончилась, Макинтайр начал присылать новости со Шпицбергена, поочередно обнадеживающие и скорбные. Очевидно, после нашей эвакуации архипелаг оккупировали немцы. В 1942 году норвежцы попытались освободить Шпицберген и даже под атакой немецких самолетов сумели занять Баренцбург. В 1943 году Германия ответила операцией «Цитронелла», в ходе которой девять немецких эсминцев и два линкора вошли в Ис-фьорд и фактически уничтожили Лонгйир, Баренцбург и Грумант. Пирамида находилась слишком далеко и их внимания избежала. В нескольких местах немцы установили метеостанции, в том числе одну в Рейнсдирфлии.

Нацисты на наших охотничьих угодьях. Тапио это очень не понравилось бы. Я попытался представить, как они укрываются в одной из моих хижин, – захотелось лишь дотла спалить любое место, настолько пропитанное ненавистью, и построить из плавника новое.

Хорошей новостью было то, что люди возвращались. Началось восстановление шахт и поселений. Макинтайр подумывал вернуться и проверить, осталось ли от его лачуги хоть что-то. Он спрашивал, не хотим ли мы к нему присоединиться. Скульд, разумеется, была двумя руками за. Ей не терпелось вернуть себе наши угодья и заново отстроить хижину. Ей не терпелось снова жить жизнью, которая ее сформировала.

Думаю, сильным ударом для нас обоих стал момент, когда я сообщил Скульд о своих планах. Возвращения на Шпицберген в них не было.

– Мне кажется, Хельга могла отправиться в Нормандию, – сказал я ей. – Я подумываю поехать туда. – Среди многих мест, колонизированных и перекроенных нашими вспыльчивыми предками, север Франции казался вполне приличным местом для начала поисков. В ту пору я понятия не имел о центральной роли Нормандии в той войне.

– Папа, но это же вздор! Ты слишком стар, чтобы устраивать глупую миссию по поиску мамы.

– А чтобы охотиться и ставить ловушки на замерзшей пустоши, не слишком стар?

– Для такого человек слишком стар быть не может, – парировала Скульд. – К тому же Европу ты возненавидишь.

– Откуда ты знаешь? Ниже «линии льдов» я уже спустился. Позволь мне по крайней мере получить выгоду от жизни в южных широтах.

– Но я не могу вернуться на Шпицберген без тебя. Да и не хочу.

– Тебе девятнадцать лет. Ты взрослая женщина. Ну или почти. А еще ты куда сильнее и намного толковее, чем был я в тридцать два года.

– Это я знаю, – отозвалась Скульд с характерной для себя прямотой. – Просто я стану очень скучать по тебе. Брюснесет будет совсем не тем без тебя, папа. И Шпицберген будет не тем.

– Наверное, Шпицберген будет тем же самым, даже если отколет всех людей до последнего и бросит их в бурное море. В любом случае я должен найти твою мать. Я должен продолжить поиски.

Скульд задумчиво стиснула свою трубку. Несколькими месяцами раньше ее крепкая кукурузная трубка прогорела, и Скульд починила ее мерзкой корабельной смолой. Теперь при нагревании она источала гадкий аромат, и это очень меня беспокоило. Я полез в карман, достал свою трубку и положил ей на ладонь.

– Твой шаратан? Подарок дяди Ильи? Нет, пап, я не смогла бы его взять.

– Разве я не направляюсь в край праздных ремесленников? – спросил я. – Народ, способный производить такой коньяк и сыр, вряд ли безнадежно никчемный в том, что касается выпуска трубок.