Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

По случаю рождения Людовика Орлеанского кардинал дю Белле и французский посол устроили в Риме увеселения, в частности, скиомахию, то есть инсценированную битву, описание которой Рабле послал кардиналу де Гизу, покоившему его старость, чему мы не должны удивляться, ибо гражданская война тогда еще не возгорелась, Гизы[574] еще не стали во главе испанских и римских католиков, а брат Франсуа если и не был папистом, то с еще меньшим правом мог быть отнесен к кальвинистам. Некогда прославлявший его реформат Теодор де Без смотрел на него теперь как на апокалипсического зверя, как на исчадье греха. Это не значит, что противоположный лагерь оставлял его в покое. Напротив, удары сыпались на него с двух сторон, ибо он был реформатом в глазах католиков и папистом в глазах реформатов. Пока он находился в Риме, при кардинале дю Белле, во Франции некий монах из обители Фонтевро, Габриэль де Пюи-Эрбо, по-латыни — Путербус, ополчился на него в своей книге «Theotimus»[575] — книге, имевшей успех у читателей. Быть может, как на это недавно указывалось, ненависть Пюи-Эрбо к пантагрюэлизму имела особые причины: быть может, ее вызвало то, что Рабле в своей великой пантагрюэльской комедии вывел под именем Пикрохола некоего Сент-Март, друга Пюи-Эрбо. Как бы то ни было, автор «Theotimus»'a обвиняет мэтра Франсуа в злочестии, безверии и кальвинизме. Можно сказать, что он ведет широкое, генеральное наступление, поскольку в его книге задеты дю Белле и другие веротерпимые прелаты французской церкви. Разъяренный монах посылает Рабле к Кальвину и готов послать его к самому черту.

«Дай бог, чтобы его унесло со всем его пантагрюэлизмом в Женеву, если только он еще жив! — восклицает Пюи-Эрбо. — Ибо в начале этого царствования он последовал за толпой кардиналов, отправленных и высланных в Рим».

Он изображает Рабле пьяницей, обжорой, циником, и эту карикатуру долгое время принимали за портрет.

Но наряду с многочисленными врагами Рабле имел также мощных покровителей, и при дворе Генриха II у него их было столько же, а может быть, и больше, чем при покойном короле, читавшем и, как говорят, любившем «Пантагрюэля». Он пользовался расположением Гизов и шатильонского кардинала Оде. Когда он вернулся во Францию, ему не только не причинили ни малейшего беспокойства, но, уже числясь священником в церкви св. Христофора Манской епархии, 18 января 1550 года он получил назначение в Медонский приход близ Парижа. По воспоминаниям его современников, несомненно заслуживающим доверия, он исполнял свои пастырские обязанности с большим достоинством и усердием.

«Его дом (в Медоне), куда не имели доступа женщины, был открыт для ученых, с которыми он любил общаться, — рассказывает его первый биограф Антуан Леруа. — Ему ненавистно было всякое невежество, особенно в среде духовенства, и для характеристики безграмотных священников он снова находил в себе сатирический пыл автора „Пантагрюэля“. Quos vocaret Isidis asellos.[576] Впрочем, только по отношению к ним он и был беспощаден. Для бедных он всегда держал кошелек открытым. Отзывчивость его была такова, что у него для каждого находилось ласковое слово. Наконец благодаря своим познаниям в медицине он приносил своим прихожанам двоякую пользу».

Несколько позже Гильом Кольте также отметил добродетели медонского священника:

«Служа в этом приходе, он выказывал такое чистосердечие, такую честность и такую доброту, на какие только способен человек, стремящийся исполнить свой долг до конца. Во всяком случае, ни через устное предание, ни каким-либо иным путем до нас не дошло ни одной жалобы на него как на духовного отца и на его образ жизни. Напротив, по всей вероятности, паства была им очень довольна, о чем можно судить по некоторым его письмам к друзьям; письма эти все еще находятся в руках любителей, но мне их довелось видеть, и в них он, между прочим, сообщает, что в числе его благочестивых и набожных прихожан находятся г-н и г-жа де Гиз (герцог и кардинал де Гиз тогда только что приобрели Медонский замок), а это показывает, как предан он был своему делу и как старался он заслужить любовь тех, кого епископ вверил его духовному началу».

Что Рабле был на высоте своего положения — в этом мы не сомневаемся. Но чтобы он мог принудить себя к сидению на одном месте — это опровергается всей его жизнью, жизнью странника, бродяги и следопыта, жаждущего все видеть и все знать. Что бы ни говорили Кольте и Леруа, мы не уверены в том, что этот добросовестный человек постоянно находился в своем приходе, — напротив, нам известно, что когда, в июне 1551 года, епископ Евстафий дю Белле, племянник кардинала Жана, посетил Медонский приход, то викарий Пьер Ришар и его четыре помощника оказались на месте, а настоятель отсутствовал.

К тому же Рабле, который нигде не мог прочно обосноваться, не прожил в Медоне и двух лет. 9 января 1552 года он отказался от обоих приходов, почему — неизвестно. Мы подходим к концу его жизни, и он покрыт для нас непроницаемым мраком.