Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

Дорогой Пантагрюэль вынул из корзинки «гозала». «Гозал» — это голубь, голубь из голубятни Гаргантюа. Привязав к его лапке белую шелковую ленту в знак того, что все обстоит благополучно, Пантагрюэль выпускает его на волю, и голубь с невиданной быстротой летит к своей далекой голубятне, унося вместе с белой лентой добрые вести о путешественниках. Как видите, голубь — вестник, почтовый голубь не является новейшим изобретением.

На пятый день путешественники видят корабль. Он идет из страны Фонарии, и его пассажиры — все до одного сентонжцы. Несутся приветственные крики, корабли пристают один к другому вплотную. Панург, перейдя на борт фонарского судна, затевает ссору с торговцем баранами Индюшонком, который обозвал его очкастым Антихристом. Я забыл вам сказать, что Панург носил очки на шляпе, а Индюшонку это показалось в высшей степени нелепым. Страсти разгорелись не на шутку. Но Пантагрюэлю все же удалось примирить враждующие стороны. Панург и Индюшонок протянули друг другу руку и выпили в знак примирения. Панург, злопамятный от природы и не принадлежавший к числу тех, у кого душа нараспашку, осушив второй бокал за здоровье купца, спросил, не соблаговолит ли тот продать ему одного барана. Индюшонок, не отличавшийся мягким и покладистым характером, дурно истолковал его намерение.

— Какой, подумаешь, покупатель нашелся! — сказал он Панургу. — Гуртовщик хоть куда! Право слово, вы больше смахиваете на карманника, чем на гуртовщика…

Панурга это не обескуражило; напротив, он сделался еще настойчивее.

— Умоляю, продайте мне одного барана! Сколько вам за него?

— Дружочек, да ведь это пища королей и принцев, — молвил купец. — Мясо у них нежное, сочное, вкусное — просто объеденье. Я везу их из такой страны, где даже хряков, прости господи, откармливают одними сливами. А супоросым свиньям, извините за выражение, дают один апельсинный цвет.

— Ну, так продайте же мне одного барана, — сказал Панург. — Я заплачу вам по-царски.

Индюшонок отвечает на это пространным, изобилующим гиперболами славословием в честь своих баранов. Он расхваливает их лопатки, задние ножки, грудинку, печенку, селезенку, требуху, ребра, головы, рога.

Судовладелец внезапно прерывает его:

— Полно выхваливать! Хочешь — продай, а коли не хочешь, так не води его за нос.

— Хочу, — молвил купец, — но только из уважения к вам. Пусть заплатит три турских ливра и выбирает любого.

— Дорого, — заметил Панург. — В наших краях мне бы за эти деньги наверняка продали пять, а то и шесть баранов.

— Остолоп! Дурак набитый! — воскликнул Индюшонок, не отличавшийся особой изысканностью выражений, но знавший толк в своем деле. — Самый мелкий из этих баранов стоит вчетверо дороже самого лучшего из тех, которых жители Колхиды продавали в старину по золотому таланту за штуку.

— Милостивый государь, — сказал Панург, — вы хватили через край. Вот вам три ливра.

Расплатившись с купцом и выбрав красивого и крупного барана, Панург схватил его и понес, как он ни кричал и ни блеял. Все же остальные бараны тоже заблеяли и стали смотреть в ту сторону, куда потащили их товарища.

Индюшонок между тем говорил:

— А ведь этот покупатель сумел-таки выбрать! Стало быть, смекает!

Вдруг Панург, не говоря худого слова, швырнул кричавшего и блеявшего барана в море. Вслед за тем и другие бараны, крича и блея, начали бросаться за борт. Всякий норовил прыгнуть первым. Удержать их не было никакой возможности — вы же знаете баранью повадку: куда один, туда и все. Недаром Аристотель называет барана самым глупым и бестолковым животным.

Купец, в ужасе, что бараны тонут и гибнут у него на глазах, всеми силами старался остановить их и не пустить. Все было напрасно. Наконец он ухватил за шерсть крупного, жирного барана и втащил его на палубу, — он надеялся таким образом не только удержать его самого, но и спасти всех остальных. Баран, однако ж, оказался до того сильным, что увлек за собою в море купца… Когда же на корабле не стало больше ни купца, ни баранов, Панург вскричал:

— Хоть одна живая баранья душа здесь осталась? Где теперь стадо Тибо Ягненка? Или же стадо Реньо Барашка, любившее поспать, в то время как другие стада паслись? Не знаю. Старая военная хитрость. Что ты на это скажешь, брат Жан?

— Ловко это у тебя вышло, — отвечал брат Жан Зубодробитель. — Я ничего дурного в том не вижу. Тебе только следовало подождать расплачиваться, тогда денежки остались бы у тебя в кошельке.

— Я доставил себе удовольствие более чем на пятьдесят тысяч франков, клянусь богом! — сказал Панург. — А теперь, благо ветер попутный, можно и двинуться. Слушай, брат Жан: нет человека, сделавшего мне что-нибудь приятное, которого бы я не отблагодарил или, во всяком случае, не поблагодарил. Я добро помнил, помню и буду помнить. Но нет также человека, сделавшего мне что-нибудь неприятное, который бы впоследствии не раскаялся — не на этом, так на том свете.