Восстание. Документальный роман

Чуть легче стало, лишь когда этап прибыл в Норильск и переместился в Четвертое отделение, представлявшее из себя окруженный двойной проволокой кусок тундры с бараками, санчастью, складом, столовой, карцером и так называемым домом культуры. Этот кусок вписали в границы города в двухстах метрах от стройплощадки, где возводились новые дома. Чтобы пробраться на нее, требовалось преодолеть непролазную грязь между воротами жилой и производственной зон, поэтому первым делом прибывшим выдали новые сапоги, ватные штаны и телогрейки, на спину которых следовало нашить заплату с номером, состоявшим из литеры и трех цифр. Охранники обращались к «фашистам» по номерам. Я стоял и разглядывал свое новое имущество, когда меня окликнули по имени. Не сразу опознав нескладного человека, не знающего, куда девать свои огромные руки, я лишь по рисунку скул и глазам вспомнил старого знакомого. Это был Каратовский.

Мы отошли в сторону и осторожно поздоровались. «Меня как опытного инженера назначили бригадиром», — сказал он и указал на квартал многоэтажных домов с зияющими окнами. «Что ж, — ответил я, — поздравляю с руководящей работой. Не сбылись планы насчет того, чтобы стереть вырождающийся народ с лица Земли?» Каратовский помрачнел и собрался уходить, но я его остановил. «Не сердитесь, пожалуйста, вы тогда спасли меня, и я очень благодарен. Я недавно вернулся из Бельгии и думал о нашем разговоре и вашей идее насчет безвозвратной поврежденности людей и, признаться, иногда был готов во многом согласиться». Он уточнил, откуда я репатриировался, и разговор кое-как завязался. В течение года народную армию, участвовавшую в операции эсэсовцев, превратили в батальон и отправили на западный фронт воевать с союзниками, а офицеров перевели под Псков, где тот самый Власов муштровал свою новую Российскую освободительную армию. К нему перебрались Жиленков и Грачев. Остальных Каратовский потерял из виду. Сам он остался переводчиком при одном из штабов абвера, встретил капитуляцию под Берлином, переоделся в гражданское и, выкинув документы, побежал на запад. В Аахене его поймали англичане и поместили в лагерь дипи. К осени началась поголовная выдача всех советских, кроме западных украинцев и белорусов, а также прибалтов, и Каратовский прикинулся украинцем, купив за 150 марок незаполненный членский билет повстанческой армии. Невесть как ему удалось сняться на фотокарточку и вклеить ее в документ. Англичане, впрочем, не стали разбираться и вызвали на очную ставку главаря украинцев, которого Каратовский не решился просить о защите, боясь, что тот сдаст чужака администрации, а билет присвоит для кого-нибудь из своих. Главарь не стал ему помогать и после попытки выспросить хоть что-то по-украински покачал головой: это русский. Каратовского затащили в грузовик и отправили в советскую зону. Там его поджидали особисты, недавно разобравшие микрофильмированные личные дела того самого штаба абвера. «Знаете, — сказал Каратовский, — я тоже часто думал о том разговоре и вообще-то понял, что вы тогда хотели сказать: нельзя признавать над собой власти не только дурной, но и вообще любой. Ничему нельзя верить до конца…» Раздался электрозвонок, вызывающий на работу, и он засобирался, обещав посодействовать, чтобы я попал в его бригаду.

Следующую неделю украинцев таскали на допросы, а все остальные с этапа подметали в жилой зоне и красили санчасть. Встретив Нагуло с совершенно мокрыми штанами, я поинтересовался, что случилось, и тот, сдерживая бешенство, пробурчал, что их заставили несколько часов ждать проверки, сидя в болоте, — но это не самое страшное; некоторых пытали. Украинцы договорились держаться до последнего и выполнять все прихоти синепогонников, но не дать себя спровоцировать и в конце концов перестрелять под удобным предлогом. Припугнув «бандер», вохра — так называли конвоиров, хотя нас сторожила не военизированная охрана, а войска, — решила, что из Караганды к ним прислали вовсе не стальных заговорщиков, и прекратила издевательства.