Восстание. Документальный роман

После ужина я сказал надзирателю, что вызван в ревир. Мазуров уже ждал, и на скамье рядом с ним стояла обшарпанная шахматная доска. Мне везло на врачей. Я сел на стул сбоку, чтобы видеть расположение фигур. Касаться их не разрешалось — меня бы бросили в карцер, а врача перевели бы в наш же барак как обычного prisonnier. Взяв ножницы, Мазуров разрезал бинт. Рука, как ожидалось, почти зажила. «Е4, — сказал я. — Говорят, вчера цыган отвели копать погреб и там расстреляли». Картофельный погреб рыли еще с весны, и он уже был достаточно огромен, но под землю спускались всё новые и новые работники. Впрочем, до недавнего времени оттуда все возвращались. Мазуров двинул вперед белую пешку, а потом заблокировал ее своей черной. «Если бы! — покривился он. — Вон они, лежат. Оставшиеся. Герр Бикенбах и помощник его поработали». «Слон С4, — заторопился я, — в любую минуту могут нагрянуть. Представьте, что мы играем блиц. Что значит „если бы“?» Мазуров вывел коня и поднял бровь: «Как что? Бикенбах по специальности токсиколог. В Страсбурге его лаборатория разрабатывает антидоты к боевым газам. Им нужны подопытные, а цыгане — не люди в их концепции. Вчера они отвели их в ресторан, а дальше что-то пошло не так». Рестораном называли двухэтажный дом с камерой для экспериментов, прятавшийся ниже по склону в километре от лагерных ворот. Когда-то там пировали горнолыжники. «Конь F3. И какой газ вы предполагаете?» Помусолив пальцы над доской, будто он перчил фигуры, Мазуров пробормотал: «Сначала я подозревал иприт. Клиническая картина неоднозначная. В первых группах антидот подействовал лишь на несколько человек, а где похоронили остальных, я даже не знаю. Но к последующим применили иной препарат и вчера вечером принесли сразу двенадцать человек и вместе с ними охранника — видимо, распыляя газ, он отравился сам. И с дозировкой они что-то напутали. Половина еще живы, но страшно мучаются. Голубоватая пена, конвульсии, сознание то отсутствует, то возвращается — больше похоже на фосген». Я вспомнил лекцию в техникуме, которую мы слушали прямо в поле, лежа в противогазах на сене. Фосген пах, как сено. Мне показалось, что я прямо сейчас чувствую его. «Вы как-то облегчаете их страдания?» — спросил я, затягивая с ходом. «Во-первых, в моем распоряжении только виноградный сахар, — Мазуров уставился на меня. — А во-вторых, вы что, не понимаете — я не врач, не доктор. Вы знаете, как они меня называют? Medizinarbeiter, медицинский работник. Им не нужно, чтобы я лечил. Я веду счет умирающим. И это еще ничего: другим приказывают вкалывать дистрофикам бензин, керосин или воздух, чтобы не занимали койки. Еще один доктор, Хирт, тоже из Страсбурга, приезжал в лагерь, и они с Крамером о чем-то договаривались. Так что я боюсь, это не последний опыт…» Мазуров смел фигуры в горсть и бросил их в пасть доски. Ладья застряла, створки доски трещали, но не закрывались.

Я думал, что сказать, но тут в коридоре загрохотали сапоги, и едва Мазуров успел спрятать шахматы, как в кабинет заглянул Романек. Он дышал так, будто на нем только что выезжали на парад. «Тебя, — махнул он мне пальцем на выход, — тебя хочет видеть герр Беер». На лице Мазурова проступило недоумение. Я протянул ему руку, и он замотал ее бинтом. Проходя мимо палаты с желтыми обоями, я заметил, как с лежанки свесилась кудлатая черноволосая голова и задрала кадык к потолку. В углах рта мелькнула голубоватая пена. Тело несколько раз резко дернулось, изогнулось, сократилось как мышца и замерло. Отвернувшись, я двинулся дальше по коридору к крематорию и пристроенной к нему душевой, где, гогоча, мылись охранники. Воду им нагревала печь, и на этот раз баня длилась уже сутки и топлива, кажется, хватало еще надолго. Дежурные пребывали в хорошем настроении. Один из них схватил палку и, подняв ею penis лежащего на носилках мертвеца, завопил: «Хайко, у него еще стоит, а у тебя нет!» Лампочка, солнечные обои, дружеская потасовка эсэсовцев, жаркая волна пара, запах соломы, пепла и спирта, я фиксировал все это так же, как летательный аппарат с фотокамерой — местность. Я был пуст и безучастен. Не думаю, что вы бы почувствовали что-то иное, оказавшись на моем месте.