Восстание

Мирон Юга знал, что крестьяне собрались в примэрии и готовятся идти в усадьбу. Его бухгалтер Исбэшеску до последнего дня сидел, уткнувшись носом в свои книги, считая, что, раз он занимается одной цифирью, разногласия между помещиками и крестьянами не имеют к нему никакого касательства. Когда же приказчик Бумбу сказал ему, правда, скорее в шутку, что мужики именно его, Исбэшеску, ненавидят больше всех из-за долговых книг и расчетов по подрядам, он пришел в ужас. Поэтому он с самого утра чутко прислушивался к малейшему шуму, ловил все слухи, выспрашивал слуг и просто прохожих и то и дело бегал с докладом к старому барину. При этом он каждый раз добавлял, что нужно воспользоваться тем, что крестьяне нерешительно топчутся на месте, и, пока еще не поздно, покинуть Амару. Все равно при нынешнем яростном возбуждении толпы всякое сопротивление будет тщетным. Мирон Юга выслушивал его, но пропускал советы бухгалтера мимо ушей. Когда же Исбэшеску стал настаивать, старик, раздраженно оборвав бухгалтера, порекомендовал ему заниматься своими реестрами и не докучать дурацкими советами.

— Мужики идут, господин Юга! — завопил в отчаянии Исбэшеску, вбегая в комнату хозяина. — Там вся деревня, барин!.. Мы пропали! Ох, боже, боже, почему только вы меня не послушали!

— Да помолчи ты и не теряй голову! — хладнокровно перебил его Юга. — Пусть приходят! Это даже лучше, наконец-то мы с ними все выясним!

Исбэшеску решил остаться вместе с Югой. «Что будет с барином, то будет и со мной», — рассудил он, в глубине души рассчитывая на то, что крестьяне глубоко уважают старика и не причинят ему никакого зла, а если так, то и с ним не случится ничего дурного.

— Что ж вы решили предпринять, барин? — снова спросил бухгалтер, увидев, что старик прогуливается по комнате, заложив руки за спину. — Может быть, лучше выйти им навстречу, а то они ворвутся в дом.

Мирон Юга продолжал ходить по комнате, ничего не отвечая и лишь бормоча про себя что-то невнятное. В действительности он и сам не знал, как теперь держаться с этими людьми, которые за несколько дней сумели уничтожить все преграды, воздвигнутые властями, и превратиться из послушного, мирного населения ближней деревни в несознательное, злобное стадо, которое гнали и толкали во все стороны, точно порывы ветра, самые первобытные побуждения и страсти. Изгнание жандармов, поджоги, грабежи и все злодеяния последних дней, несомненно, были вызваны бесконечными уступками властей, порожденными никчемностью правителей, и далеко зашедшей деморализацией, вызванной лживыми посулами демагогов. Все это содействовало возникновению и распространению духа недовольства, а затем и бунтарства в примитивной душе крестьянина. Анархические настроения следовало пресечь сразу же, в зародыше. Тогда еще можно было обойтись мерами убеждения. Но раз они уже пустили корни и дали всходы, то сейчас только грубая сила способна противостоять их разрушительному действию.

Мирон Юга прекрасно сознавал, что один не сможет бороться с обезумевшей толпой. В то же время он не мог дезертировать, уклониться от выполнения своего долга, бросить отцовскую землю. Само его присутствие, возможно, помешает разгулу анархических страстей. В душе землепашца живет инстинкт уважения к старшим, тем более к помещику, чьи деды и прадеды владели этой землей. Пока он, Мирон Юга, здесь, мужики не посмеют бесчинствовать и грабить. Они подожгли Руджиноасу именно потому, что его там не было… Правда, после поджога соседней усадьбы Козмы Буруянэ, тщательно все обдумывая ночью, Юга спросил себя, не разумнее ли все-таки было бы временно уехать и не возвращаться, пока не вмешаются власти, призванные образумить сорвавшихся с цепи мужиков. Не безумна ли его попытка противостоять шайке озверевших бунтовщиков, если он может рассчитывать лишь на силу своего авторитета? Ведь если плотина почтительного к нему отношения рухнет, его присутствие покажется вызовом и приведет к еще более ожесточенному взрыву ярости… Но Юга тут же запретил себе подобные сомнения, так как они показались ему проявлением трусости. Трусость всегда выискивает для своего оправдания все новые и новые доводы. В общем, будь что будет, все выяснится в свое время…

Сейчас, шагая по комнате, Мирон Юга слышал во дворе голоса, которые показывали, что наступила решающая минута. Стоя у окна, Исбэшеску взволнованно вглядывался во двор и что-то испуганно бормотал. Мелькнула мысль, что надо бы сейчас же выйти навстречу крестьянам, но Юга не решался на это, как будто каждая минута отсрочки была для него выигрышем.

Топот ног и гам голосов нарастали. Толпа вливалась с улицы во двор и парк усадьбы, будто река, неожиданно изменившая свое русло. Люди толпились на недавно посыпанной гравием и расчищенной аллее, опасаясь наступить на кромку газона, где уже появились первые робкие травинки. То и дело раздавались укоризненные голоса:

— Да осторожнее вы, братцы, не топчите траву, жаль, трудились ведь люди!