Восстание

— Я, ребята, бездельников не потерплю, потому что и сам тружусь так же, как вы, вместе с вами. А потолковать мы могли бы, как всегда, там, а не тут — здесь место для отдыха… Но теперь, раз уж вы пришли, ничего не поделаешь… Говорите, что у вас наболело!

Вызывающе, не снимая лихо заломленной шапки, вперед вышел Трифон Гужу.

— Вот что, барин, те времена уже прошли… Ты что, не знаешь о королевском указе или не хочешь знать?

Мирон Юга сделал нечеловеческое усилие, чтобы вместо ответа сразу же не ударить мужика по лицу. Он знал, что Трифон человек ленивый и злобный, то есть из тех мужиков, с которыми он никогда не разговаривал. Словно не услышав его, Юга повернул голову, чтобы спросить остальных, о каком таком указе они толкуют. Исбэшеску говорил ему об этих слухах еще накануне, но сейчас старик почел за лучшее притвориться, будто ничего не знает. Кое-кто из пришедших поспешил объяснить, о чем идет речь и как им все стало известно. Юга спокойно слушал, собираясь с мыслями, чтобы ответить. Трифон Гужу, оскорбленный тем, что старик обратился не к нему, снова перебил его, на этот раз еще более вызывающе:

— Да погоди, барин, я тебе все сам объясню, а то те дурни не…

— Я с нахалами и наглецами не разговариваю! — отрезал Мирон Юга, смерив его презрительным взглядом, и продолжал, обращаясь к стоявшему близко мужику: — Говори ты, Профир…

Слушая путаные объяснения мужиков, Мирон Юга почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Дерзость Трифона жгла его мозг, хотя он и пытался успокоиться, понимая, что тот нарочно норовит вывести его из себя и таким образом разъярить и натравить на него толпу. Трифон Гужу, в свою очередь, счел себя униженным тем, что барин не разрешает ему говорить, хотя он старался больше других, поднял народ и привел сюда. Многие, видно, были на его стороне и сердито ворчали на то, что барин резко отчитал Трифона и не дает ему говорить, а Гужу распалялся все больше и больше.

Наконец Юга почувствовал, что уже не в силах слушать косноязычный лепет о королевском указе, и, перебив говорящих взмахом руки, повернулся к начавшей шуметь толпе:

— Стало быть, ребята, вы поверили этим сказкам и потому ворвались сюда, топчете и рушите мой сад? Стало быть, вы, взрослые люди, повалили сюда, как тупая скотина, чтобы меня запугать? Или еще для чего?.. Постыдились бы! А в особенности должно быть стыдно тем, кого я знал как порядочных людей и кому оказывал уважение. Даже староста здесь! Очень хорошо, ничего не скажешь! Вместо того чтобы унять глупцов и сумасбродов, сам бунтуешь заодно с ними… Хорош староста!..

— Вы уж простите, барин, да коли народ нас повел с собой, что мы могли сделать? — униженно и покорно пробормотал Правилэ.

— И ты, Лука! — продолжал Мирон, горячась. — Или ты, Лупу, старый человек с седой головой, еще постарше меня, а заодно с такими отсевками, как Трифон. Эх, мужики, мужики, мне на вас и смотреть тошно!

Говоря, он то и дело спохватывался, что уже не владеет собой, но не мог удержаться, подобно бегуну, который нечаянно ринулся вниз по крутому склону и теперь неотвратимо мчит под гору, хотя знает, что приближается к пропасти. Впрочем, воздействие, оказанное его упреками, побуждало его продолжать свою речь. По мере того как голос Мирона крепчал и суровел, стегая, словно кнутом, толпа утихала. Казалось, у всех в душе проснулся инстинкт страха и покорного подчинения. Крестьяне озабоченно качали головой, бормотали какие-то невнятные извинения.

Слова Юги угрожающе свистели над застигнутой врасплох толпой, словно хлыст в руке дрессировщика, грозящий каждую секунду опуститься на головы, как вдруг Трифон Гужу выпрямился, качнулся всем телом вперед и взревел срывающимся голосом:

— А ну постой, барин, ведь мы-то не попусту поднялись!..

Его голос сшибся и сплелся в воздухе с голосом Мирона Юги.

На миг голос Юги в недоумении захлебнулся, но тут же взвился с новой яростью, будто желая все испепелить вокруг:

— Молчать, мерзавец!.. Замолчи, бандит!.. Молчать!.. Молчать!..

Вытаращив глаза, с пузырьками пены в уголках рта, Мирон Юга вопил, потрясая кулаком перед лицом Трифона Гужу, но тот, лишь на секунду оторопев, ответил ему нахальной ухмылкой. Затем, так как барин все еще повторял: «Молчать», — хотя уже хрипел от усталости, Трифон крикнул низким, вызывающим голосом:

— А чего мне молчать?.. Не хочу я молчать, и все!.. По какому такому праву ты мне приказываешь?.. Я тебе не слуга!

Мирон Юга ничего уже не видел перед собой, но каждое слово крестьянина будто хлестало его по щекам, да так, что в ушах звенело. И он продолжал с тем же бешенством:

— Молчать!.. И убирайся сейчас же с моего двора!.. Убирайся, мерзавец! Сейчас же убирайся, бандит, не то…

Трифон Гужу широко расставил ноги, напружинил колени, чтобы крепче утвердиться на месте, и ответил еще тверже и злее:

— А я, барин, не уберусь! Не желаю убираться!.. Двор-то уж не твой, и у меня нет охоты отсюда убираться, вот так-то!

— Не уберешься? С моего двора?.. Ты смеешь мне перечить?.. Ну ладно, я тебя, бандит, проучу!..