Я вернулся во дворец Совета в Царское в автомобиле полкового штаба. Здесь всё оставалось, как было: толпы рабочих, солдат и матросов прибывали и уходили, всё кругом было запружено грузовиками, броневиками и пушками, всё ещё звучали в воздухе крики и смех — торжество необычной победы. Сквозь толпу проталкивалось с полдюжины красногвардейцев, среди которых шёл священник. Это был отец Иван, говорили они, тот самый, который благословлял казаков, когда они входили в город. Позже мне пришлось услышать, что этот священник был расстрелян. [9.4]
Из дверей Совета, раздавая направо и налево быстрые приказания, вышел Дыбенко. В руках у него был всё тот же большой револьвер. Во дворе стояла заведённая машина. Дыбенко уселся один на заднее сиденье и умчался — умчался в Гатчину, разделываться с Керенским.
К ночи он доехал до предместья, вышел из автомобиля и дальше пошёл пешком. Никому неизвестно, что говорил Дыбенко казакам, но верно то, что генерал Краснов сдался со всем своим штабом и несколькими тысячами казаков, а Керенскому посоветовал сделать то же самое. [9.5]
Что до Керенского, то я привожу здесь выписку из показаний генерала Краснова от 14 ноября (1 ноября):
«1 ноября 1917 г. из г. Гатчины.
Около 15 час. сегодня меня к себе потребовал верховный главнокомандующий. Он был очень взволнован и нервен.
«Генерал, — сказал он, — вы меня предали. Тут ваши казаки определённо говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам».
«Да, — отвечал я, — разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к вам нигде нет».
«Но и офицеры говорят то же».
«Да, офицеры особенно недовольны вами».
«Что же мне делать? Приходится покончить с собой!»
«Если вы честный человек, вы поедете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в революционный комитет, где переговорите как глава правительства».
«Да, я это сделаю, генерал».
«Я вам даю охрану и попрошу, чтобы с вами поехал матрос».
«Нет, только не матрос. Вы знаете, что здесь Дыбенко?»
«Я не знаю, кто такой Дыбенко».
«Это мой враг».
«Ну что же делать? Раз ведёте большую игру, то надо уметь и ответ дать».
«Да, только я уеду ночью».
«Зачем? Это будет бегство. Поезжайте спокойно и открыто, чтобы все видели, что вы не бежите».
«Да, хорошо. Только дайте мне конвой надёжный».
«Хорошо».
Я пошёл, вызвал казака 10-го Донского казачьего полка Русакова и приказал назначить восемь казаков для окарауливания верховного главнокомандующего. Через полчаса пришли казаки и сказали, что Керенского нет, что он бежал. Я поднял тревогу и приказал его отыскать, полагая, что он не мог убежать из Гатчины и скрывается где-либо здесь же».
Так бежал Керенский, один, переодетый матросом. Бежал и тем самым потерял последние остатки той популярности, которой когда-то пользовался у русских масс.
____________________
Я возвращался в Петроград, сидя вместе с шофёром-рабочим в кабине грузовика, переполненного красногвардейцами. Керосина у нас не было, так что зажечь фонари не пришлось. Дорога была забита пролетарской армией, возвращавшейся домой, и свежими резервами, двигавшимися на фронт, чтобы занять её место. Во мраке смутно вырисовывались огромные грузовики вроде нашего, артиллерийские колонны, повозки — всё это, подобно нам, без огней. Мы отчаянно неслись вперёд, резко сворачивая то вправо, то влево, чтобы избежать столкновений, которые казались неизбежными, и задевая чужие колёса. Вслед нам неслась брань пешеходов.
А на горизонте сверкали огни столицы, которая ночью выглядела гораздо более великолепной, чем днём. Казалось, что по голой равнине была рассыпана целая груда бриллиантов.
Старик-рабочий, правивший нашей машиной, восторженным жестом взмахнул в сторону сиявшей вдали столицы.
«Мой! — кричал он, и лицо его сияло. — Теперь весь мой! Мой Петроград!»
ГЛАВА Х
МОСКВА
Военно-революционный комитет с неослабевающим напряжением развивал свои победы.