Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

Тишиной и покоем закончится, думаю. Почему же так красива природа перед сном, почему все такое яркое вокруг меня? Ведь скоро белым холодом оденется все и придет всему конец?

Понимаю, шепчу я, понимаю, почему расцветают леса своей последней, настоящей красотой. У них была своя жизнь, свои труды и заботы весной и летом. Теперь… и я затаиваюсь, умолкаю, слушаю. Что такое звуком чуть тронутой нежной струны шевельнуло воздух? Ах, вот она, совсем рядом со мной, малютка-птичка, пеночка присела на кустике. Самой себе что-то пропела. Потом кувыркнулась в воздухе, проглотила мошку и вернулась на тоненькую веточку. Веточка даже не вздрогнула. Потом блестящими глазками сверкнула туда-сюда, сорвалась и низко над землей заторопилась к следующим кустам.

Но я не ухожу. Я лесной житель и знаю многое, о чем и в книжках не прочитаешь. Я жду. Вот опять зазвенело что-то: прилетела другая пеночка. Посидела, и тем же самым струнным звоном что-то долго и взволнованно рассказывала. А потом заторопилась к кустам, вон туда. Я вынимаю компас и просто, так себе, смотрю: на юг держат пеночки.

В такие осенние дни я выхожу к полесской деревне Бобры и наблюдаю за пеночками, за малютками птичками. Я видел, как выстраиваются станицы готовящихся к отлету аистов и каждый раз поражался: они сами себе выбирают сильных и мудрых вожаков, около которых потом так уверенно сбиваются тысячи.

А вот пеночка – одиночка, великий индивидуалист, если пытаться объяснить все человеческими словами. В этой малютке, в этой пеночке собранный в комок инстинкт, концентрат уверенности только в себе. Пеночка не нуждается ни в чьей поддержке. Пришла осень, наступил срок, она сама, одиночкой, летит на юг. Сама для себя поет и сама отдыхает. От опушки к опушке, от кустов к кустам направляется она, настойчиво и уверенно двигаясь туда, к югу. По полету непотревоженной пеночки можно проверять компас…

Обо всем этом я рассказал гостившему у нас городскому человеку, профессору, который изумлял меня знанием тайн звездного неба. Этот человек был астроном. Он много лет из Пулковской обсерватории наблюдал за движением миров.

– Ну, вы меня поразили, – сказал он. – Покажите мне пеночку…

Мы несколько раз ходили к деревне Бобры, и он сам видел все это.

– Да, знаете, – вздыхал профессор, – это как в сказке…

А потом ему пришло время уезжать.

– Сведите меня еще раз к Бобрам, – попросил он. – Хочу попрощаться с удивительными маленькими мудрецами…

И мы пошли. Все утро, почти весь день мы стояли у кустов. Пеночек не было. Ни одной. Над нами проносились табуны уток. Недавние белые барашки облаков выросли, покрылись серой шерстью, сбились в отары и отарами сновали по небу, как бы не зная, где дождем сойти на землю.

– Нету, – вздохнул профессор. – Пеночек нет… Где же ваши пеночки?

Я посмотрел на лес. Увидев листья, до предела налитые золотом и кровью, я понял все. И ответил:

– Сегодня вечером или ночью начнут падать листья… К такому дню пеночки заканчивают свой перелет…

– Хм… – недоверчиво усмехнулся астроном. – Я понимаю точность, закономерную точность движения светил, я знаю, в какую секунду какой минуты какого часа будет затмение луны… Но тут… пеночки…

На рассвете я бужу профессора. Тороплю:

– Пойдем к лесу… Попрощаемся с сентябрем… Ведь сегодня поезд унесет вас к вашим трубам с диковинным оптическим оборудованием, к законам мироздания, которые вас никогда не обманывают…

Мы шли и говорили о том, что ночью было холодно: роса слезой висела на блеклой траве.

Еще не доходя до лесу, мы увидели на земле пестрый ковер листьев.

Ветра совсем не было, но отдельные листья, казалось, с болью отрывались от веток. Падали вниз они – медленно и обреченно.

– Мудрые пеночки… – тихо оказал человек привыкший следить за движением звезд…

Мюнхен, 1956

Юрка

Ночь ушла. С рассветом в город ворвались красные знамена, цокот подков, крики и выстрелы.

Потом появились новые вывески. И угрожающие расстрелом приказы о явке белых на регистрацию. Город наполнился тревогой и слезами.

И все-таки жизнь заставляла что-то делать, пусть даже ненужное и совсем бесцельное. Потому и Иван Михайлович направился к дому, окруженному часовыми. Его встретили сурово и подозрительно.

– Белогвардеец?

– Нет, инженер…

– Чего надо?

– Видите ли, в ту ночь, когда отступали белые…

– Давай покороче!

– Когда белые отступали, к нам на веранду подбросили ребенка… Мальчика, Юрочку… Так вот…

– А тебе что?.. Подбросили и ладно… Тебе-то какой интерес?

– Видите ли, товарищ начальник, ребенка-то ведь ко мне подбросили…

Начальнику надоело возиться. Он крикнул в соседнюю комнату:

– Эй, Михальчук! Разберись…

Вскочил Михальчук и расторопно осведомился:

– Посадить? В восьмую к контрам?

– Нет… пока не надо… тут вроде частное…

У Михальчука сразу стало скучным лицо, он зевнул и поманил пальцем:

– Слышь, ты… идем…

* * *

Михальчук был страшно энергичен и деятелен. Когда Иван Михайлович рассказал о подкидыше, он долго думал и примерял, как бы так все это оформить, чтобы получилось настоящее дело.