Восставший из ада. Ночной народ

– Может, и правда стоит вызвать подмогу, – сказал он. – На всякий случай.

Мысли Лори поспешно заговорили с девочкой.

«Предупреди Рейчел. Скажи, что мы видели».

«Они уже знают», – был ответ девочки.

«Все равно скажи. Забудь обо мне! Скажи им, Бабетта, пока не поздно».

«Я не хочу тебя оставлять».

«Я не могу вам помочь, Бабетта. Мне с вами не место. Я…»

Она попыталась предотвратить мысль, но было поздно.

«…я нормальная. Солнце не убивает меня так, как вас. Я живая. Я человек. Мне с вами не место».

Ей не представилось возможности поправить этот торопливый ответ. Контакт прервался мгновенно – вид из глаз Бабетты исчез, – и Лори обнаружила, что стоит на пороге кухни.

В голове стояло жужжание мух. Не отголосок Мидиана, а настоящий звук. Они кружили по комнате перед ней. Лори отлично знала, какой запах привлек их, нагруженных яйцами и голодных; и с равной уверенностью знала, что после всего виденного в Мидиане не выдержит ни шага в сторону трупа на полу. Теперь в ее мире было слишком много смерти – как в голове, так и снаружи. Если она не сбежит, то сойдет с ума. Нужно выбраться на свежий воздух, чтобы свободно вдохнуть полной грудью. Может, найти какую-нибудь непримечательную кассиршу, чтобы поболтать о погоде, о цене на бумажные полотенца; что угодно, лишь бы банальное, предсказуемое.

Но мухам хотелось жужжать в ушах. Она пыталась отмахнуться. И все же они летели и летели на нее – с крылышками, намасленными смертью, с лапками, красными от нее же.

– Оставьте меня в покое, – всхлипнула она. Но ее возбуждение манило их все большими и большими роями, поднимавшимися при звуке голоса со своего пиршественного стола, невидимого за духовками. Разум силился найти опору в реальности, куда ее выкинуло, тело – повернуться и уйти из кухни.

Но их ждала неудача – и разум, и тело. На нее налетела туча мух, теперь в таком числе, что они сами по себе стали тьмой. Смутно она осознала, что подобное множество невозможно и что ее разум в замешательстве малюет ужас. Но эта мысль оказалась слишком отдаленной, чтобы не подпустить безумие; рассудок к ней все тянулся и тянулся, но туча уже застила глаза. Лори чувствовала их лапки на лице и руках, как они оставляли следы того, в чем прогуливались: кровь Шерил, желчь Шерил, пот и слезы Шерил. Их было так много, что не все находили себе место и начинали пробираться между губ, заползать в ноздри, лазить по глазам.

Разве однажды во сне мертвые не явились к ней прахом со всех концов земли? И разве не стояла она посреди бури – обласканная, обветренная – и с радостью понимала, что мертвые парят на ветру? Теперь же пришел противоположный сон: ужас в противовес великолепию первого. Мир мух под стать тому миру праха; мир непонимания и слепоты, мертвецов без упокоения и без ветра, чтобы унести их прочь. Лишь мухи, чтобы пировать на них, откладывать яйца и родить новых мух.

И Лори знала, что́ предпочитает между прахом и мухами. Знала, когда ее совершенно оставило сознание, что если умрет Мидиан – и это допустит она, – что если Петтин, Гиббс и их приятели раскопают убежище Ночного народа, то и ей – той, кто тоже однажды станет прахом, перейдет в состояние Мидиана, – некуда будет податься на ветрах, и она достанется мухам, и телом, и душой.

А потом она упала на кафель.

XVIII Гнев праведных

1

Для Эйгермана светлые мысли и опорожнение были неразрывно связаны; лучше всего ему думалось со штанами, спущенными до лодыжек. Не раз он объяснял под мухой первому попавшемуся, что мир во всем мире и лекарство от рака можно обрести в одночасье, если все мудрые и добрые люди просто присядут и вместе посрут.

В трезвом состоянии мысль о том, чтобы разделить столь приватный момент, его ужаснула бы. Сортир – место для одиноких трудов, где люди, придавленные высокими обязанностями, могут урвать время, чтобы присесть и задуматься о своем бремени.

Он изучал рисунок на двери перед собой. Среди ругательств ничего нового – это успокаивало. Все те же потребности, которые неймется излить хоть куда-то. Это ободряло перед лицом его собственных невзгод.

Всего двух, по сути. Во-первых, у него в камере мертвец. Это, как и рисунки, история старая. Но зомби место в новинке проката, как содомии – на стене туалета. В реальном мире они ни к чему. Что приводило ко второй проблеме: звонку от паникующего Томми Каана, который отрапортовал, что в Мидиане творится что-то скверное. К этим двум пунктам Эйгерман по размышлении добавил теперь и третий: доктора Деккера. Одет в хороший костюм и говорит хорошо, но было в этом человеке что-то нездоровое. До этого момента, на толчке, Эйгерман не отдавал себе отчета в подобном подозрении, но стоило задуматься – и все стало очевидно, как его член. Ублюдок знает больше, чем говорит: не просто о мертвеце Буне, но и о Мидиане, и о том, что там творится. Если он готовил для блюстителей порядка Шир-Нека какую-то западню, то его ждет расплата, как пить дать, и он еще пожалеет.