Но стоило смириться перед ножом, как участок мостовой между ней и мясником треснул, клуб дыма закрыл ее от Маски. Спустя мгновение треснула и разверзлась вся аллея. Она упала. Не на землю. Земли не было. Но в землю…
– …Падаю! – сказала девочка.
От шока она едва не свалилась с плеч Буна. Вскинулись руки, чтобы ее поправить. Бабетта яростнее вцепилась в его волосы.
– Держишься? – сказал он.
– Да.
Она не смотрела на сопровождавшего их Эшбери. Его предоставили самому себе в подземном водовороте, пока они искали Лори.
– Впереди, – сказала она, направляя своего скакуна. – Недалеко.
Пожар стихал, пожрав все, до чего мог дотянуться языком. Наталкиваясь на холодный кирпич, он мог только вылизать его дочерна, а потом издохнуть. Но дрожь снизу не прекратилась. Ее движение все еще скрежетало камнем о камень. А под сотрясениями был другой звук, какой Бун не столько слышал, сколько
Девочка своими поводьями повернула его голову.
– Туда, – сказала она.
Гаснущие огни облегчали путь; яркость была неугодна глазам Буна. Теперь он расторопнее двигался по аллеям, перепаханным землетрясением, и вывернутой земле.
– Далеко еще? – спросил он.
–
– Что?
– Стой на месте.
– Ты тоже слышишь? – сказал он.
– Да.
– Что это?
Она ответила не сразу, прислушалась.
Потом сказала:
–
За часы своего заточения не раз он думал о зале Крестителя, о холодном времени, проведенном пред очами разделенного Бога. Разве тот не вещал ему? Не шептал в голове и не требовал слушать? Бафомет предвидел крах. Предсказал, что последний час Мидиана близок. И все же обвинений не было, хотя Бог не мог не знать, что говорит с виновником. Вместо этого разговор казался почти
В этом он не преуспел. При мысли о Бафомете вернулись слова и это имя, как Фурии.
Он отказался слушать тогда; отказывался сейчас. Как ни сопереживал он трагедии Бафомета, зная, что тому не сбежать от разрушений в своем искалеченном состоянии, для сочувствия были объекты важнее.
Бун не мог спасти Крестителя. Но мог спасти Лори.
– Она там! – сказала девочка.
– Где?
– Прямо. Смотри!
Виднелся только хаос. Аллея перед ними раскололась; свет и дым изливались через разорванную землю. Ни одного признака чего-либо живого.
– Я ее не вижу, – сказал он.
– Под землей, – ответило дитя. – В яме.
– Тогда веди.
– Я не могу зайти дальше.
– Почему?
– Поставь меня. Я вела, сколько могла, – в голос вкралась едва подавляемая паника. –
Бун сел на корточки, и девочка соскользнула с его холки.
– Что случилось? – спросил он.
– Мне нельзя с тобой. Это не разрешено.
После всего разорения, что они прошли, ее беспокойство поражало.
– Чего ты боишься? – спросил он.
– Я не могу смотреть, – ответила она. – Не могу смотреть на Крестителя.
– Он здесь?
Она кивнула, отступая, пока новая жестокость расширяла трещину все шире.
– Иди к Лори, – сказала девочка. – Выведи ее. Ты все, что у нее есть.
И была такова – на бегу две ноги стали четырьмя, а Бун остался у ямы.
Пока Лори падала, ее сознание угасло. Когда очнулась, спустя секунды, она лежала на середине крутого склона. Потолок над головой оставался нетронутым, но растрескавшимся, и щели ширились прямо на глазах, предвещая полное обрушение. Если не пошевеливаться, ее погребет заживо. Она посмотрела на вершину уклона. Поперечный туннель раскрылся небу. Она поползла к нему, пока земля осыпалась на голову, а стены трещали перед требованием сдаться.
Только в двух метрах от пика ошарашенные чувства узнали склон. Именно здесь Лори однажды поднимала Буна – прочь от силы, обитавшей в зале у подножия. Там ли она еще, наблюдает ли за ее возней? Или весь катаклизм – следствие ее ухода: прощание архитектора? Лори не чувствовала взгляда, но сейчас она в принципе чувствовала немногое. Тело и разум функционировали только потому, что так велел инстинкт. На вершине склона – жизнь. Дюйм за мучительным дюймом она ползла ей навстречу.