Восточные религии в римском язычестве

По поводу Коммагенского культа, о котором мы уже говорили в прошлом (стр. 150), можно достаточно точно заметить, каким образом осуществилось слияние парсизма с семитскими и анатолийскими верованиями, так как в этих регионах способом религиозных трансформаций во все эпохи был синкретизм. На вершине горы недалеко от городка Долихе почитали божество, которое, пройдя через множество перевоплощений, в конце концов стало Юпитером, покровителем римских армий. Первоначально этот бог, которому приписывалось изобретение использования железа, был занесен в Коммагену племенем кузнецов-халибов, пришедших с севера{307}. Он изображался верхом на быке, держащим обоюдоострый топор, древний символ, обожествлявшийся на Крите в микенскую эпоху и встречающийся в Лабранде в Карии и по всей Малой Азии{308}. Этот топор, которым потрясал Долихенский бог, символизировал в нем повелителя молний и громов, раскалывающего под грозовой грохот лесные деревья. Обосновавшись в Сирии, этот гений Грозы отождествился с некоторыми местными Ваалами, и его культ приобрел все характерные семитские черты. После завоеваний Кира и установления персидского владычества этот «Повелитель небес» легко объединился с Ахура Маздой, который, пользуясь определением Геродота{309}, тоже представлял собой «весь небесный круг», а персы точно так же поклонялись ему на высоких вершинах. Затем, после Александра, когда Коммагеной правила наполовину иранская, наполовину эллинистическая династия, этот Ваал превратился в Зевса-Ормузда (Ахура Мазда), обитающего в возвышенных пространствах эфира. Греческая надпись говорит о «небесных престолах», на которых это верховное божество встречает души своих приверженцев{310}. Наконец, уже в римских пределах Jupiter Caelus по-прежнему оставался главой маздеистского пантеона{311}, и во всех провинциях бок о бок с храмами Митры стояли святилища Юпитера Долихенского, которые поддерживали между собой тесные отношения{312}.

Такие же последовательные видоизменения имели место во многих других местах со многими другими богами{313}. Таким образом, митраистская религия складывалась, по сути дела, из сочетания иранских верований с семитской теологией с добавлением отдельных элементов, почерпнутых у местных культов Малой Азии. Позднее греки могли переводить на свой язык имена персидских божеств и придавать маздеистскому культу некоторые формы своих мистерий{314}; эллинистическое искусство могло наделить язатов идеальным обликом, в котором оно любило изображать бессмертных; философия, в частности стоическая, старалась отыскать в традициях магов свои собственные физические и метафизические теории. Но, несмотря на все эти компромиссы, адаптации и интерпретации, по своей сути культ Митры всегда оставался поместью маздеизма с верованиями халдеев и, вследствие этого, — религией глубоко варварской. Безусловно, она была куда менее эллинизированной, чем александрийский культ Исиды и Сераписа, или даже религия Великой Матери из Пессинунта, и, посему всегда оказывалась неприемлемой для греческого мира, откуда была практически изгнана. Любопытное подтверждение тому предоставляет сам язык: он содержит множество теофорных имен, образованных в сочетании с именами египетских и фригийских богов; например, Серапион, Метродор, Метрофил — Исидор остается в ходу до настоящего времени, но все известные дериваты от Митры имеют варварское происхождение. Греки так и не приняли бога своих извечных врагов, и крупные центры эллинистической цивилизации избежали его влияния так же, как и он — их{315}. Прямо из Азии Митра отправился в Рим.