Восточные религии в римском язычестве

Но Персия ввела в религию фундаментальный принцип — дуализм. Именно он выделил митраизм из числа всех прочих сект и лег в основу его догматики и морали, придав им суровость и твердость, неизвестные до той поры римскому язычеству. Он взглянул на Вселенную с дотоле неведомой точки зрения и тем самым определил новую цель существования.

Без сомнения, в греческой философии дуализм, понимаемый как противостояние духа и материи, разума и чувств, появился задолго до того{318}, став одной из основополагающих идей неопифагореизма и учения Филона. Но учение магов отличалось тем, что обожествляло злое начало, противопоставляя его верховному богу как соперника и утверждая, что почести следует воздавать обоим. Эта система, предлагавшая простое, на первый взгляд, решение проблемы существования зла, подводного камня многих теологий, соблазняла просвещенные умы и захватывала массы, находившие в ней объяснение своим страданиям. В самый момент распространения митраистских мистерий о ней благожелательно отзывается Плутарх, выражая намерение ее принять{319}, и с этой эпохи в литературе появляются «антибоги» (αντίθεοι){320}, демоны, которые под предводительством Власти тьмы{321}, борются против небесных духов, посланников, или «ангелов»{322} божества. Так воевали с язатами Ормузда и дэвы Ахримана.

Любопытный отрывок из Порфирия{323} поясняет нам, каким образом уже первые неоплатоники ввели в свою систему персидскую демонологию. Помимо верховного Существа, бестелесного и невидимого, помимо Звезд и Планет, существуют бесчисленные демоны{324}; некоторые из них получили собственное имя — это были боги наций и городов — остальные образуют безымянную массу. Они подразделяются на две группы: одни являются добрыми гениями; растениям и животным они сообщают плодовитость, природе — спокойствие, человеку — знание. Они служат посредниками между божествами и верующими, доставляя приношения и молитвы на небо, а оттуда — предзнаменования и предостережения. Другие же, напротив, представляют собой порочных духов, обитающих в прилегающих к земле пространствах, и нет такого зла, которого бы они не постарались причинить{325}. Будучи одновременно жестокими и коварными, горячими и летучими, они вызывают все бедствия, которые довлеют над миром — чуму, голод, бури и землетрясения. Они зажигают в сердце человека пагубные страсти и беззаконные желания, учиняют войны и мятежи. Искусные в обмане, они любят ложь и клевету; содействуют бредовым видениям и мистификациям чародеев{326}, питаются кровавыми жертвами, которые колдуны приносят им, а главное, тому, кто ими руководит.

В мистериях Митры, несомненно, проповедовались доктрины, очень близкие к этим, и воздавались почести Ахриману (Arimanius), владыке мрачного подземного царства, господину духов ада{327}. На Востоке этот культ сохранился до наших дней у йезидов, или поклонников дьявола.

В своем трактате против магов Феодор Мопсуестийский, говоря об Ахримане, называет его Сатаной (Σατανάς). И правда, между этими двумя персонажами существует сходство, на первый взгляд, поразительное. И тот и другой стоят во главе многочисленной армии демонов; каждый из них является духом заблуждения и обмана, правителем тьмы, соблазнителем и развратителем. Портреты этих двойников почти одинаковы, и фактически под разными именами скрывается одна и та же персона. Принято считать, что вместе с частью его дуализма иудаизм позаимствовал у маздеизма представление об антагонисте Бога{328}. Стало быть, близость унаследованного христианством еврейского учения с доктринами мистерий Митры совершенно естественна. Таким образом, значительная часть более или менее ортодоксальных верований и видений, навязавших Средневековью наваждение ада и дьявола, пришли из Персии двумя окольными путями: с одной стороны, через иудео-христианскую литературу, каноническую и апокрифическую, а с другой стороны через пережитки культа Митры и различные манихейские секты, продолжавшие проповедовать в Европе древнеиранские доктрины о противостоянии двух начал мироздания.

Но, чтобы завоевать умы, любой религии недостаточно теоретического согласия умов с догмами, которые их удовлетворяют. Вместе с доводами веры она должна побудить их к действию и дать им предмет для упований. Иранский дуализм был не только убедительной метафизической концепцией; он еще и служил основанием для очень продуктивной морали. Главным образом именно она, оживив в римском обществе II и III вв. н.э. неутоленные стремления к более совершенной справедливости и святости, обеспечила успех митраистским мистериям.