Восточные сладости (СИ)

Они долго просидели в кресле, жарко целуясь, касаясь, изучая друг друга. Марисоль ерзала, пытаясь унять непонятный жар, появившийся в паху. Мужчина крепко стискивал ее бедра, норовя потереться чем-то твердым и горячим сквозь тонкую ткань кафтанов.

Наконец Даут простонал:

— Моя Икбаль, я больше не выдержу! Позволь мне!

Марисоль, уже потерявшая голову в ласках, просто уткнулась лицом в остро пахнущий изгиб между шеей и плечом супруга и замерла.

Даут принял ее доверие, как живую воду: стиснул хрупкие плечи, провел рукой по растрепавшимся косам, погладил шею, спину. Потом он подхватил ее под ягодицы, заставляя обнять себя ногами, и сделал несколько шагов к кровати:

— Моя Икбаль! Моя Поль[6]!

Опустив девушку на покрывало, мужчина быстро сдернул пояс ее кафтана и замер от представшей перед ним красоты. Марисоль, засмущавшись, попыталась прикрыться, но муж, охватив ее наготу горящим взором, скинул свой кафтан и опустился на колени:

— Моя Люджейн![7] Моя Ляали![8]

Его губы и руки начали свой сладостный путь от крохотных пальчиков ног Марисоль. Поднимаясь выше, шепча ласковые слова, даря поцелуи, Даут рассказывал ей, как она красива и желанна, рассказывал не столько языком, сколько всем своим телом.

Когда ее колени оказались на мужских плечах, Марисоль зажмурилась — ей было стыдно! До сих пор ее прятали от интимной стороны жизни, запрещали смотреть визор, читать журналы, даже регулярный осмотр, положенный девочкам в школе, проводился максимально скромно и закрыто и только женщиной-врачом.

Но то, что делал Даут было так… странно, горячо, необычно! Ей хотелось умереть от стыда и взлететь к потолку от восторга.

Голова Марисоль так металась по сбившемуся покрывалу, что Даут испугался этой вспышки. Закончив ласки медленным поглаживанием нежных розовых складочек, он поднялся выше и ласково коснулся поцелуем припухших искусанных губ:

— Все хорошо, моя Маввада[9], ты так горишь, что я боюсь вспыхнуть раньше времени.

Немного успокоив Марисоль нежными поцелуями, Даут вновь принялся ласкать ее, готовя к проникновению. Поглаживая порозовешую кожу груди, целуя шею, глаза, измученный ласками рот, он приподнял свою юную жену, всмотрелся в ее лицо, улыбнулся, ловя напряженный взгляд:

— Моя Икбаль! — и вошел.

Медленно и плавно, давая привыкнуть к себе, раскрывал упругое тело. Войдя до половины, качнулся назад, и вновь скользнул во влажную, будто пылающую сердцевину супруги, утверждая свое владение.

Марисоль тихонько застонала — не столько от боли, сколько от напряжения, и Даут остановился, давая ей перевести дух.

Склонился, целуя закрытые глаза, лаская губы, потом подхватил стройные ноги под колени, уговаривая себя не спешить, и продолжил свое качание на волнах блаженства, стараясь не слишком измучить молодую супругу непривычной усталостью.

Когда муж, странно напрягшись, застонал и уткнулся лбом ей в плечо, Марисоль уже чувствовала себя лучше. Прошло напряжение первых минут, ушла легкая боль, его движения стали даже приятны, и тут… все кончилось.

Поглаживая влажные волосы супруга, Марисоль размышляла о том, что это довольно приятно, но поцелуи ей понравились больше. Жаль, дети не появляются от поцелуев. Впрочем, Даут так внимателен и нежен, что проводить с ним какое-то время в постели не будет неприятным делом.

Тут муж встал и, взяв из ящика стола пачку влажных полотенец, принялся устранять следы их единения. Марисоль хотела подняться и сходить в душ, но низ живота неожиданно потянуло. Она поморщилась, и муж тут же уложил ее обратно, аккуратно стерев влажные и странно липкие следы с ее бедер.

— Полежи, моя хорошая, сейчас все пройдет.

Откинув покрывало, Даут уложил Марисоль на свежие простыни и позаботился о себе. Потом лег рядом с нею и прошептал в розовое ушко:

— Прости, в первый раз трудно получить наслаждение. Когда ты немного отдохнешь, я покажу тебе, как это бывает.

— Наслаждение? — Марисоль растерялась. Испуганно шепнула: — Мне было хорошо…

— Знаю, — Даут тихонько фыркнул ей в ухо, заставив взлететь тонкие завитки на виске, — но может быть еще лучше, поверь.

— Ладно, — Марисоль зевнула во весь рот, кутаясь в тонкую простыню и не замечая, как прижимается к своему супругу попой, вызывая в нем повторную волну желания.

— Спи, моя Икбаль! — едва не умоляюще прошептал Даут, прижимаясь к супруге еще теснее.

Кордова никак не прокомментировала исчезновение доньи Марисоль. В ленте новостей мелькнуло сообщение о том, что благородная донья покинула флагман. И все.

Свадьба внесла лишь краткое разнообразие в будни корабля. Семья Азилла трудилась, не покладая рук.

Ораму пришлось ввести судный день для разбирательства всевозможных склок. Участились свары между колонистами и командами кораблей. Случилась даже парочка пьяных драк, несмотря на запрет спиртного для команды. По горячим следам в недрах техотсеков обнаружились аж пять аппаратов, перерабатывающих сироп и остатки питательных жидкостей из оранжереи в нечто спиртосодержащее.