Восточные славяне накануне государственности

По мере развития и укрепления Новгорода, по мере упадка конкурирующих с ним центров, по мере структурирования Новгородской волости он из опорного пункта киевских князей на севере Руси превращается в главный центр сепаратизма в регионе[141].

Первые признаки структурирования новгородской вечевой общины проявляются в 970—980-х гг. В 970 г. к Святославу «придоша людье нооугородьстии, просящее князя собѣ: «Аще не поидете к нам, то налѣзем князя собе» (ПСРЛ. I: 69; ПСРЛ. II: 57; ПСРЛ. III: 121), иначе говоря, найдем себе князя вне рода Рюриковичей. Даже если этот летописный пассаж и носит на себе черты эпического повествования, то в целом он верно передает возросшее значение Новгорода и его общины, стремящейся обрести собственного князя и тем самым ослабить свою зависимость от Киева, а в перспективе и ликвидировать ее вовсе.

Старшие сыновья Святослава уклонились («отпреся») от поездки в далекий северный город, получив соответственно Киев и Древлянскую землю, и туда поехал младший сын Святослава, робичич, Владимир. В дальнейшем, опираясь на новгородскую общину, Владимир выиграл борьбу за власть у своего брата Ярополка и захватил Киев, а также завоевал Полоцк, однако, став киевским князем, он «в силу обстоятельств должен был вести политику, отвечающую интересам полянской общины и, следовательно, ущемляющую подчиненные» земли (Фроянов 1992: 137), в частности и Новгородскую. В городе был посажен в качестве правителя-посадника Добрыня – дядя («уй») Владимира (ПСРЛ. I: 79; ПСРЛ. II: 67; ПСРЛ. III: 128)[142], который некогда и посоветовал новгородцам просить своего племянника на княжение в волховскую столицу.

Зависимость Новгорода от Киева при Владимире усилилась[143], что выразилось сначала в распространении на город предпринятой в Киеве языческой «религиозной реформы» (ПСРЛ. I: 79; ПСРЛ. II: 67; ПСРЛ. III: 128), которая, по всей видимости, рассматривалась киевской общиной в качестве действенного средства унификации религиозной жизни Киевской Руси и, как следствие, укрепления ее политического единства под властью Киева (Фроянов 1992: 137–143; 2003: 72–75), а затем и в насильственном крещении города «огнем и мечом» (Рапов 1998: 238–258; Фроянов 2003: 94–98; Янин 2004: 130–143). Введение христианства по замыслам киевского правительства должно было ещё эффективнее, чем любая реформа язычества, унифицировать религиозную жизнь Древней Руси и тем самым ослабить сепаратистские тенденции в формирующихся городах-государствах, проявившиеся к этому времени уже сполна (Фроянов 1992: 143; 1995: 84 и сл.; 2003: 75 и сл.). Однако сдержать процесс формирования самостоятельных земель и распад Киевской Руси не могло уже ничто.

Когда Владимир сажает своих сыновей по всем основным городам Руси, в Новгороде князем[144] оказывается сначала Вышеслав, а затем и Ярослав (ПСРЛ. I: 121; ПСРЛ. II: 105–106; ПСРЛ. III: 159), с временами которого есть основания связывать начало «вечевого Новгорода как территориально-общинного образования» (Петров 2006: 262), т. е. фактически рождение новгородской вечевой государственности.

Новгород на рубеже X–XI вв. из опорного пункта киевской власти на берегах Волхова превратился в столицу всей Северной Руси, начавшую активную борьбу с Киевом за независимость своей формирующейся волости.

Глава IX. НАРод и власть в Киевской Руси (от «племенных» народных собраний до монгольского нашествия)

Сейчас, когда российское общество занято поиском оптимальных форм общественно-политического устройства, как никогда, актуальным становится обращение к истории России в поисках ответов на злободневные вопросы современности. Чтобы понять, кто мы, куда идём и что нам нужно, следует прежде всего вглядеться в собственную историю, понять её особенности и связанную с ними ментальность народа. Прошлое нередко становится полем битвы сторонников разных общественно-политических проектов современности, ищущих историческое обоснование своему видению будущего России. При этом, к сожалению, уровень собственно исторической подготовки политиков и общественных деятелей, увлечённых спорами о «судьбах России», в большинстве случаев невысок, соответственно, оперируют они зачастую лишь разного рода мифологемами. Соответственно, их споры на исторические темы превращаются в «дискуссии мифологем», имеющих весьма опосредованное отношение к историческим реалиям.