Восточные славяне накануне государственности

События 1136 г. стали важнейшим этапом на пути утверждения политической суверенности новгородской общины. Если до этого изгнания и приглашения новгородцами князей носили нерегулярный характер, перемежёвываясь с подчинением воле киевских князей, то теперь они становятся прочной системой. При этом, в отличие от большинства других древнерусских земель, в Новгороде не было собственной династии[163]: если в других городах обычно правили представители определённых династий и в большинстве случаев, даже изгоняя одного князя и призывая другого, горожане всё-таки делали выбор в рамках данной династии, то новгородцы могли призвать на княжение любого князя, хотя бывало и такое, что, опираясь на военную мощь других городов-государств, какие-то князья подчиняли Новгород своей воле.

Не имея возможности осветить в этой статье детально бурную политическую историю Новгорода второй половины XII – первой половины XIII в. (о ней см.: Фроянов 1992: 208–280; Янин 2003: 136–212; 2008: 57—144; Петров 2003: 129–209), отмечу лишь, что, как констатируют авторы известного учебника по истории России, «князья недолго задерживались на новгородском столе. За 200 с небольшим лет, с 1095 по 1304 г., на новгородском престоле побывало около 40 человек из трёх княжеских ветвей Рюриковичей – суздальской, смоленской и черниговской (а также волынской. – М.Ж.). Некоторые князья занимали престол не по одному разу, и всего смена княжеской власти произошла за это время 58 раз» (Павленко и др. 2000: 75). Столь же частой нередко была и смена посадников. Падение зависимости от Киева открыло дорогу внутренней борьбе в рамках новгородской общины, бывшей сложной федерацией кончанских общин, которая стала одним из основных факторов социально-политической истории этого города (Янин 2003; Петров 2003).

* * *

Из повествования о Киеве уже было вполне ясно, что, вопреки существующему в современной историографии и общественном сознании стереотипу, отнюдь не только в Новгороде шёл в домонгольский период процесс становления города-государства, суверенной вечевой общины. Он охватывал всю Русь, все её земли без какого-либо исключения (Фроянов 1992; 1995; 2001: 624–657, 687–712; Фроянов, Дворниченко 1988; Дворниченко 1993; 2013; Майоров 2001; Петров 2003; Кривошеев 2003; Кривошеев 2015; Пузанов 2017; Долгов 2017: 143–265), хотя, естественно, их социально-политическое развитие не было однородным, везде имелись свои более или менее выраженные особенности. Как справедливо отметил А.В. Журавель, «волостной строй древней Руси XII–XIII вв. стадиально соответствовал раннему, а не классическому античному полису. То есть сопоставлять его надо не с афинским полисом времён Перикла, а с архаической Грецией VII–VI вв. до н. э., для которой характерно огромное разнообразие политических форм – от монархии до демократии» (Журавель 2010: 181–182); «в древнерусских волостях так же, как в архаической Греции, проявляли себя различные политические тенденции – монархические, олигархические и демократические» (Журавель 2010: 183).

М.Н. Покровский в своё время верно констатировал, что «давно уже прошли те времена, когда вечевой строй считался специфической особенностью некоторых городских общин, которые так и были прозваны «вечевыми», – Новгорода, Пскова и Вятки[164]. Вечевые общины стали представлять собой исключение из общего правила лишь тогда, когда само это правило уже вымирало: это были последние представительницы того уклада, который до XIII в. был общерусским» (Покровский 1966: 146–147)[165]. В силу ряда причин непосредственно продолжить традиции домонгольского социально-политического развития смогли лишь Новгород и Псков (Петров 2003: 210–294). Северо-Восточная Русь в условиях монгольского ига пережила глубокую социально-политическую трансформацию (Журавель 2010: 194–276), а западные и юго-западные земли Руси оказались в составе Великого княжества Литовского, а впоследствии – Речи Посполитой. Монгольское нашествие и последовавшее за ним иго обескровили Русь, разорвали связи между разными её частями, нарушили ход их естественного развития и деформировали его как прямо, так и косвенно.

Не имея возможности рассмотреть здесь подробно огромный массив данных о вечевой деятельности и разнообразных коллективных социально-политических акциях древнерусских горожан предмонгольской эпохи в разных русских землях, приведём некоторые характерные примеры таких действий:

– смоленский князь Ростислав жалует учреждённой в Смоленске епископии[166] десятину, «сдумав с людьми своими» (ПРП 1953: 46), т. е., решив этот вопрос на вече (Тихомиров 1975: 193; Фроянов 2001: 639). В 1229 г. договор между Ригой и Смоленском заключается от лица смолян (ПРП 1953: 57), т. е. смоленской вечевой общины[167], ведавшей не только финансово-экономическими, но и внешнеполитическими вопросами и вообще всеми важными для Смоленской земли делами (Тихомиров 1975: 192–197; Фроянов, Дворниченко 1988: 207–222);