Восточные страсти

— Китай, — говорил один англичанин, состарившийся на восточной торговле, — это престранное место. Он впитывает в себя людей, идеи и изобретения. Это гигантская губка — она поглощает все, что есть в окружающей среде, но сама не меняет своей изначальной формы. Я говорю вам со всей определенностью, что весь западный мир будет и впредь меняться с гораздо большей скоростью, чем Китай, — пройдут и сменятся многие поколения, прежде чем во всем Китае грянет та революция, которой ныне охвачены все открытые порты.

Молинда была во многом согласна с такими выводами, хотя они казались ей несколько прямолинейными. Развитие Срединного Царства, как она понимала, сейчас прежде всего зависело от характера и вектора тех сдвигов, которые осуществляли император Даогуан и принцесса Ань Мень.

В самом Гонконге, конечно, тон задавали иные силы. Здесь темп жизни определялся англичанами, которые навязывали местному обществу свою культуру, законы и, в некоторой степени, даже кухню. Однако и здесь — так, по крайней мере, казалось Молинде — китайцы, стягивающиеся отовсюду в Королевскую Колонию, чтобы наняться грузчиками и носильщиками, поденщиками и слугами, а если повезет, открыть свой магазинчик, умудрялись крепко держаться традиционных ценностей. Они носили ту одежду, которую привыкли носить в Кантоне и в своих деревнях, они старались не есть английской пищи, предпочитая рецепты своих предков. В случае крайней необходимости, с неохотой, они брались за изучение английского, и некоторые, научившись даже писать и читать на этом языке, между собой, однако, продолжали общаться по-китайски.

Отдавая себе во всем этом отчет, Молинда с тем большим удовольствием вкушала плоды своего собственного удачного положения. Она была не меньшей китаянкой, чем любая уроженка этих мест; но когда того требовали обстоятельства, она могла легко оказаться женщиной Запада. Она могла превратиться в голландку, а также вновь стать балийкой.

Поэтому ей легко было найти общий язык с людьми на самых разных уровнях — включая и представителей правящих английских кругов. Через некоторое время ее отношения с заместителем управляющего гонконгской полиции, сэром Седриком Пулом, переросли в легкий роман: ей нравилось находиться в его обществе, и сам он казался ей человеком обаятельным. Его в неменьшей степени влекло к ней. Однако, невзирая на благоволение к ней генерал-губернатора и его жены, в Гонконге нашлись и такие британские коммерсанты, что относились к ней совсем иначе. Им ничего не оставалось, как признать в ней равного делового партнера, но лишь потому, что они не имели выбора: «Рейкхелл и Бойнтон» была слишком большой и могущественной компанией, чтобы с пренебрежением относиться к главе ее восточного отделения. Однако ни разу эти господа не пригласили ее в гости, ни разу не позвали посетить свой открывшийся в Гонконге клуб.

Сэр Седрик негодовал на своих соотечественников и называл их туполобыми фанатиками. Но Молинда только смеялась и пожимала плечами. Она не нуждалась в их обществе и не испытывала ни малейшего желания подружиться с их затянутыми в корсеты женами, которые ежедневно приходили друг к другу на чай, чтобы обменяться сплетнями о тех, кто в этот раз отсутствовал.

Да, у Молинды были основания считать себя счастливицей. Не посчитавшись ни с расой, ни с кастой, она отдала свое сердце тому, кому хотела, сама выбирала и друзей. Дела она была готова вести с кем угодно, за исключением Оуэна Брюса, который всем своим поведением ясно показывал, что его ненависть к «Рейкхелл и Бойнтон» неизбывна, и он сделает все возможное, чтобы погубить их. Молинда подумала, что лучшая тактика по отношению к Брюсу — это вовсе перестать замечать его.

Ее дворецкий, Лу Фань, придерживался на сей счет иного мнения и заговорил об этом однажды вечером, когда сопровождал ее из портовой конторы к дому, отпугивая своим кривым, обоюдоострым мечом всех, кому могла бы прийти в голову неосторожная мысль покуситься на честь этой немыслимо прекрасной женщины. Около доков, неподалеку от конторы Молинды, они миновали великана Брюса, который, сверкнув глазами, не промолвил ни слова, несмотря на то что прекрасно узнал их.

Молинда не обратила внимание на грубость шотландца; ее абсолютно не волновало, заметил он ее или нет.

Лу Фань, однако, думал иначе.

— Этот человек очень опасен, — сказал он. — Я полагаю, он, быть может, уже позабыл о том предупреждении, которое я ему сделал после случая с кражей шелка. Думаю, что правильно было бы отправить к нему с визитом одного человека, личность которого мы держим в тайне.

Молинда была неприятно удивлена.

— Ни в коем случае, Лу Фань. Здесь действует британское правосудие, и я тебя заверяю, что они не будут смотреть сквозь пальцы на членов тайного общества, которые угрожают мирным гражданам, занятым собственным делом.

Лу Фань загадочно улыбнулся.