Восток. Запад. Цивилизация

А потом вовсе накрывает и выносит уже человека. К которому бегут другие люди.

Или не совсем люди.

– Когда все рухнуло, я… был далеко от дома. – Голос звучит в голове, и в нем печаль. – Я был стар даже тогда.

Надо же, а старым он не выглядит.

– И я помнил еще мир иным, более справедливым. И нас, пытавшихся эту справедливость удержать. Потому мне было сложно, когда все снова изменилось.

Тоже странность. Они высоко, но Эве видно.

Все-все.

Человек, распростертый на камнях, и даже то, что камни эти потемнели от крови. Другие люди… нет, не совсем люди. Они больше. Тяжелее. Уродливей.

Орки?

Они бегут, спешат и, добравшись до берега, останавливаются. Первый, с копьем, заносит руку для удара, но второй перехватывает.

Спорят.

Яростно.

Едва не дерутся.

– Тогда оборвалась нить, связывавшая меня с городом. – Дракон говорил спокойно. – И я готов был умереть.

Но вот спор утихает. И лежащего на кромке берега человека поднимают. Несут… куда?

Стойбище.

Прямо как в одном из романов. С домами из шкур и палочек. Сверху они кажутся смешными. С волокушами. Огромными косматыми бизонами, что пасутся рядом. С кострами, орками, оркскими женщинами и детишками.

– Я долго пребывал на грани… и чувствовал, как они умирают. Все они. Те, кого я знал. И те, с кем связан был кровными узами. Я слышал их боль. Отчаянье. Я видел оковы города, закрывшего им путь. И хотел помочь, но был бессилен. Я сам стал пленником.

– Орков? Как они смогли… ты же дракон!

– Дракон, утративший суть, – поправили Эву. – Я ослабел. И оказалось, что вернуть прежнее обличье неспособен. Да и не только… на многое неспособен. И вдруг оказалось, что все те, кого я полагал слабыми…

– Ничтожными?

– И это тоже. Что они сильнее меня. Меня…

Его кормили.

И выводили из этого вот странного домика. Усаживали. Укутывали в шкуры. Странно опять же. Зачем он это показывает Эве?

И старика с длинной трубкой. Эва откуда-то знала, что пахнет от старика травами, что лицо его изрезали морщины столь глубокие, что само это лицо выглядит сложенным из кусочков. Старик приносил горшочки со снадобьями.

Примитивными.

Но иных вдруг не стало. И он, великий могучий змей, терпел. И снадобья. И молчание это, выматывавшее душу. И то, что у него, оказывается, тоже есть душа.

– Ты жил с ними.

– Долго. Кости мои срослись, но как-то… Когда города умирали, силы их ушли. И мои собственные не вернулись. Точнее, возвращались, но медленно и по крупицам. Это племя называло себя детьми Медведя. Они не стояли на одном месте, ибо бизоны выедали траву и шли дальше, а они шли за бизонами. Я привык. Не сразу. Не знаю, сколько времени прошло, но я вдруг стал говорить. Был там один мальчишка. Его родители погибли. Племя не бросило его, но и дома у него не было. Как и у меня. Он присматривал за мной. Я… стал говорить с ним.

Эва молчала.

Что тут скажешь.

– День за днем. Год за годом.

И тот, кто сидел, закутавшись в грязные шкуры, решился встать. Пусть не сам, пусть опираясь на руку подростка-орка.

Сделать шаг.

Другой.

– Он, тот мальчик, был мал и слаб. Еще и хром. Из него не вышло бы охотника. В нашем городе его не стали бы мучить жизнью. Но он оказался сметлив. И я стал его учить. Эти их снадобья… они были совершенно бестолковы. Я же кое-что помнил. Из прежней жизни.

Картина внизу меняется.

Время течет. И рисует узоры рек и озер. Красит земли то зеленью, то снегами. Красиво. Очень даже. Эва запомнит. И нарисует что-то похожее.

– После оказалось, что у него Дар, пусть и слабый. И я поделился кровью.

– Зачем?

– Драконы, каковы бы они ни были, первые дети Творца. И в их крови звучит эхо его первозданной Силы. Кровь дракона исцеляет. Болезни так точно… Избавит от ядов, проклятий… от многого. Я проверял.

В этом Эва не усомнилась.

– Даже притом, что у меня не осталось сил, она действовала. И искра его Дара стала пламенем. Правда, Дар вышел таким… весьма своеобразным.

– А потом?

– А потом я все-таки умер.

Какой-то не слишком радующий финал. Эва нахмурилась.

– Не печалься, дитя. Я устал жить. Когда ты один, когда ты последний в своем роду, когда каждую ночь ты слышишь голоса своих братьев и сестер, которые умерли, но не обрели свободы… когда день за днем мир меняется и ты понимаешь, что в нем не осталось места, смерть начинает казаться избавлением. Я научил его всему, что знал, – того, кого, пожалуй, мог бы назвать сыном.

– И умер.

– Да… на берегу.

– Но все одно остался? И умер ты человеком? Или…

– Он хорошо распорядился моим Даром, тот мальчик. Да, для него время шло быстрее. И я видел, как он нашел женщину, которая не посмотрела, что он хром и слаб. Она вошла в его дом и родила ему детей. И мне тоже, ибо в крови их была часть моей… Я дал им еще. Почему-то это показалось важным. Я видел, как они растут. И как появляются на свет их дети. И снова учил, долго. А потом все-таки устал. И когда решение было принято, мы пришли на берег. Мой сын, чей срок тоже давно вышел, и я. Я уже набрал достаточно Силы, чтобы ненадолго вернуть себе истинное обличье.

– Ты…