Восторг

Но с другой стороны, в глубине души он знал, что она права. Он всегда был искусным лжецом.

Интриганом.

Манипулятором…

Его мгновенно охватила головная боль, и, как выяснилось, она была последней… но не потому, что он умер, а потому, что к нему вернулись воспоминания… все до одного прямо на этом гостиничном ковре с коротким ворсом, прямо перед дверью, которой по назначению воспользовалась Мэлс.

От рождения и до смерти, все злые деяния в промежутке, его память накатила с ревом, срывая крышку с того, что было спрятано, все вылезло наружу с шумом столь громким, что было удивительно, как люди на улице не услышали его.

Это как цунами, накрывшее берег, смывшее под чистую последние дни относительной невинности с Мэлс, разрушившее ландшафт, который он сам возвел для нее, обнажая голую землю под чувствами, которые он испытывал к ней.

Это в разы хуже того кошмара об Аде.

Потому что, когда он увидел, кем был, вблизи и в деталях, без теней, укрывавших уродство, он понял, что в какую бы игру его не втянули, она закончится плохо.

Его душа прогнила насквозь.

И он уже знает – что посеешь, то и пожнешь.

Глава 46

Оказавшись дома, Мэлс приняла самый долгий душ в своей жизни: потерев кожу мыльной мочалкой, она стояла под струями, пока горячая вода не закончилась, сменившись ледяной.

Выйдя из душа и обернувшись полотенцем, она подумала, что ей действительно не стоило говорить Матиасу о намерении позвонить в полицию. Конечно, он уже выехал из отеля… хотя, учитывая его вечную паранойю, он наверняка все равно бы так поступил, теперь, когда ложь раскрыта.

По крайней мере, она поступила правильно. Она позвонила детективу Де ла Крузу из такси… ему домой, ни много ни мало. И рассказала ему все, хотя ей казалось, будто своим поведением позорит отца.

По крайней мере, Де ла Круз взялся за дело, прекрасно выполняя свою работу: в номер Матиаса неизбежно нанесут визит… возможно, его уже нанесли…

Проклятье. Ей правда следовало остаться и убедиться, что Матиас встретится с полицией, но уходя, она волновалась о собственной безопасности.

Боже милостивый, она чувствовала себя грязной… совершенно мерзкой, а эмоции пребывали в полнейшем беспорядке.

Ирония, разумеется, заключалась в том, что журналист в ней был уверен – она чувствовала бы себя лучше, если б только знала «почему»: почему она? Почему сейчас?

Чего он добивался на самом деле?

С другой стороны, может, этот подход был таким же умным, как, например, спросить мнение вышедшего из-под управления автобуса о том, какого пешехода ему «хочется» переехать.

В спальне она одевалась дольше обычного и пятнадцать минут потратила на завивку волос – неслыханно.

В последний раз она пользовалась плойкой на свадьбе друга, примерно полтора года назад.

Макияж тоже казался хорошей идеей, и она даже надела туфли.

Собравшись с силами, Мэлс оценила свое отражение в зеркале на двери шкафа.

Дерьмо. Все еще она.

Похоже, она надеялась увидеть в зеркале кого-то другого, кого-то, кто не провел прошлую ночь, трахаясь с незнакомцем, которого знала всего пару дней… и который оказался жестоким преступником.

– О, Боже…

Мэлс с отвращением отвернулась от своего отражения, спустилась по лестнице и приступила к варке кофе. Однако она не дошла до буфета за чашкой. Вместо этого она прилипла к стулу около кухонного стола, несмотря на то, что процесс варки кофе становилось громче, и цикл подходил к концу.

В угнетающей тишине дома ее разум проигрывал все заново. Кино «Матиас» – все с момента аварии около кладбища до ее последующего визита в больницу… с того, как она проследила за ним до гаража, до их пребывания в гостинице… с первой ночи до последней…

Все это время ее терзали сомнения, и поглядите, как все обернулось.

– Такая дура… непроходимая дура…

Опустив голову на руки, Мэлс потерла виски большими пальцами, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет винить себя за этот сумбур.

Много. Может, целая вечность.

Какой-то ее части просто хотелось повернуть время вспять и вернуться в ту ночь, когда Дик подошел к ее столу и завел свою шарманку. Если бы только она решила пойти домой чуть раньше, скажем, часов в пять, вместе с остальными репортерами, то смогла бы избежать разговора с приставучим боссом… и всего, что последовало за этим.

Если бы только…

Мэлс сидела в жизнерадостной кухне своей матери, а минуты шли, солнце, согревавшее спину, теперь пекло лицо и тело сбоку. И вместе с солнцем продвигались глубокие размышления, самоанализ сместился с Матиаса к другим аспектам ее жизни: карьере, тому, каково было жить в этом доме, и как быстро пролетели последние несколько лет после смерти отца.

Глядя на все, стало ясно, что ей нужна была эта встряска. Мэлс была так энергична, но все же безучастна: жила дома, но не была рядом с матерью, горевала по отцу… и даже не осознавала этого.

Но серьезно. Если ее жизни требовалась перекалибровка, то почему она не сменила прическу, завела собаку, устроила что-то менее радикальное, чем интрижку с катастрофическими последствиями?

У которой, возможно, есть проблемы с законодательством.