Вот брат твой!..

Как видим, типичные рассуждения человека, построившего некий план, а заодно решившего извлечь определенную выгоду из складывающейся ситуации. Но вот что интересно: относя эти самые рассуждения лишь на свой счет, Яшка почему-то использовал множественное число — подождем, посмотрим, тут мы и скажем. Он словно бы предчувствовал, что ему недолго остается быть одному в своих желаниях; что скоро на сцену явится еще один человек, близкий по мысли и духу, с которым он и пройдет весь длинный путь ожидавших его падений, преступных страстей и пагуб.

Редко, но бывает: встречаешь незнакомого человека, а кажется, будто знаешь его всю жизнь. Знаешь жесты, манеру держаться, особенности речи. С таким человеком сходишься сразу, ибо ясно без слов: родственная душа.

Нечто подобное испытал и Яшка, когда в первый раз увидел Костю Цыгана. Лицо этого черноволосого, смуглого парня показалось Яшке таким знакомым, что он, сам того не ожидая, улыбнулся ему. Парень ответил тем же, блеснув белыми, ровными зубами.

Через минуту они уже разговаривали, дымя самокрутками.

— Коська, — сказал парень. — Цыган.

— Сам вижу, что цыган, — ответил Яшка.

Парень снисходительно усмехнулся.

— Да никакой не цыган, кликуха такая.

— Прозвище, что ли?

— Прозвище — это по-вашему, а по-нашему — кликуха. Ты, знать, не битый?

— Не битый, — подтвердил Яшка. — Пробовали, да зубы обломали.

Что правда, то правда — бить Яшку пробовали, но безрезультатно. В драках Яшка был лют, а главное — ничего не боялся, ни ножа, ни кола, ни тем более кулака. Мог затеять свалку хоть с троими, хоть с пятерыми и всегда выходил победителем. Бесстрашие Яшки наводило на противников панику, и они бесславно отступали, вытирая разбитые носы и губы. Даже парни намного взрослее Яшки не решались связываться с ним. А тут какой-то чумазый говорит, что, дескать, не битый.

Разговор новых знакомых происходил в райцентре, куда Яшка приехал, чтобы купить пороху. Зима была на носу, в лесах дозревали до спелости белка и соболь, и Маркел с охотниками готовились к сезону. Купив, что надо, Яшка уже собирался назад, когда и увидел слонявшегося возле магазина Костю.

Как началось знакомство, мы уже знаем, дальнейшее же выглядело так.

— Нездешний, гляжу? — поинтересовался Костя.

— Из Ярышкина. Знаешь?

— А то! Считай, суседи — пятнадцать верст не крюк. — И Костя назвал деревню, о которой Яшка слышал, но в которой никогда не бывал.

— Сюда-то чего?

— А-а! — махнул рукой Костя и неожиданно спросил: — У тебя на шкалик не найдется? Падла буду, отдам!

Деньги у Яшки оставались, но они были отцовские. Дать этому цыгану-мыгану — потом перед отцом выкручиваться, тот каждой копейке счет знает. Однако вновь испеченный знакомый пришелся Яшке по душе, и он подумал: дам. Рубль не деньги, а от отца как-нибудь отговорюсь.

Он достал смятую бумажку.

— Айда в чайную, — сказал оживившийся Костя. — По полстакана — и то хлеб.

— Не пью, — ответил Яшка.

— Чё?! — изумился Костя.

— Чё слышишь. Бери, пока даю, а то хрен получишь.

Уговаривать Костю не пришлось. Выхватив у Яшки деньги, он чуть не бегом припустился к чайной.

— Я счас! — крикнул он, оборачиваясь, видно уверенный, что Яшка подождет его. Но тот не собирался торчать столбом на улице, пока Костя будет распивать свой шкалик. Времени хватало, и Яшка решил тоже зайти в чайную.

Народу в ней было немного, садись за любой стол. Яшка устроился у окна и не успел оглянуться, как к нему подсел Костя с полным стаканом «рыковки»[2] в горсти, накрытым куском хлеба. Круто посолив его, он выцедил стакан, занюхал хлебом и, отломив от него корку, стал с удовольствием жевать.

— Давай щей возьму, — предложил Яшка.

— Сойдет. И так выручил, а то хоть подыхай. Народ — рубля не дадут!

— Не работаешь, что ли?

— Когда рабо: ать-то? Только пришел.

— Откуда? — не понял Яшка.

— Все оттуда же — из тюряги.

И Костя рассказал, что отсидел год — забрался в сельмаг. Взял-то ничего, пару бутылок водки, а залепили год, падлы.

Как заметил Яшка, слово «падла» было любимым словечком Кости, которое он перекатывал у себя в горле, как соловей, который, если верить народным рассказам, перекатывает серебряную горошинку.

— Дак устраивайся, — сказал Яшка. — Работы, что ли, мало?

— Где, здесь? Нашел дурака! Здесь разве деньга? Не-е, на прииски подамся. Там — житуха, мне один фартовый рассказывал. А еще лучше — к старателям. Дак к ним разве попадешь? Не берут, падла.

— Почему?

— Боятся. Они места золотые знают. Сами-то роют, а чужим — удавятся, а не покажут. — Костя закурил, пустил дым в окно. — Сам-то чё делаешь?

— Охочусь. Артель у нас.

— Чай, белку лущите?

— Когда как, когда и соболя.

— Говори — соболя! За соболем набегаешься. А за белкой чё бегать, ее навалом. Только прибыток с этой векши — нищему на опохмел.

— У тебя и на опохмел-то нету! — сказал Яшка, задетый пренебрежительным тоном Кости, хотя тот был не так уж далек от истины. Заработки у охотников и впрямь мизерные. Раньше-то, говорил отец, лучше были. Раньше шкурки сдавали прямо в заготконтору, а теперь — в колхоз. А там такой налог лупят, что не до жиру.