Вот брат твой!..

— Подойди, — велел отец Яшке, и, когда тот подошел, Маркел, взяв Яшку за руку, слегка чиркнул ему ножом по большому пальцу. Надавил, и капелька крови, рубиново горя в свете костра, скатилась в ковш. Один за другим охотники стали подходить к Маркелу и, надрезая пальцы, стряхивали в ковш свою кровь. Стряхнул и Маркел и протянул ковш Яшке.

— Отпей.

Яшка отпил. Думал, что водка, но в ковше было что-то другое, тоже горькое, но без всякого запаха. Отпили и охотники и, положив руки на плечи друг другу, образовали большой круг, в центре которого горел костер, освещавший «медведя» и Маркела с Яшкой. Сначала медленно, а затем все быстрее охотники стали раскачиваться вправо и влево, словно набирая разгон и входя в ритм, и вот круг сдвинулся и завращался, и Яшка вздрогнул от неожиданности, услышав низкий и грозный звук, раздавшийся неизвестно откуда и набиравший силу. Казалось, ожил и зарычал медведь. Но нет — то запели охотники, если можно было назвать песней напев без слов, грубое мужское многоголосие, вызвавшее у Яшки смутную тревогу своим запредельным для слуха колебанием. Один человек не мог воспроизвести его, но двадцать без усилий слагали эту мощную звуковую волну, упиваясь ее первобытной, тяжелой стройностью.

Внезапно волна затихла, и в наступившей тишине стал слышен посвист ветра и мерный, глухой топот множества ног, от которого мелко тряслись и голубовато посверкивали «серьги» в медвежьих ушах, — одновременно ударяя ногами в землю, охотники словно бы отсчитывали такты этой, как видно, заранее условленной паузы. И когда она кончилась, Яшкин слух снова поразил немыслимо низкий зачин напева. Не верилось, что человеческий голос может упасть до таких глубоких низов.

И другое удивляло Яшку — неутомимость, с какой охотники кружились в своем бесконечном хороводе. Среди них не было его ровесников, все были намного старше, иные чуть ли не втрое, и тем не менее ни у одного из них не замечалось никакой усталости, хотя все были с раннего утра на ногах.

Впрочем, Яшка чувствовал, что и с ним происходит что-то непонятное. Шестнадцать лет — не возраст, в такие годы трудно утомить человека, но такой необыкновенной легкости в теле Яшка не ощущал никогда. Казалось, что тело потеряло вес, а за плечами выросли крылья, и он готов был взмахнуть ими и подняться над поляной. Но самое странное творилось с головой. Четкость мыслей пугала, а вдруг обретенная способность видеть все насквозь бросала в озноб. Словно перед ясновидящим, перед Яшкой проплывали невероятные картины какой-то никогда не виданной им жизни, в которой он, однако, все узнавал и принимал как должное. Но эти картины мелькали с такой быстротой, что Яшка помнил о них, пока они стояли у него перед глазами, но тут же забывал обо всем, едва видения исчезали.

Такого с Яшкой никогда не случалось, и он подумал, что, наверное, перегрелся у костра. Жарища — спасу нет, вот голова и гудит. Но это объяснение не совсем устраивало Яшку. Жарища жарищей, но было подозрение, что дело не в ней. Похожее состояние Яшка испытывал в тот день, когда первый раз выпил. Тогда голова тоже была не своя, правда, это ощущалось не так сильно, как сегодня, к тому же было понятно, от чего все — от водки. А нынче? Водку-то ведь не пил, из ковша только хлебнул. Но что же такое налил туда отец? Сначапа-то ничего и не чувствовал, а теперь как пьяный.

Пока Яшка недоумевал, хоровод распался, и охотники обступили костер. Мясо в котле, все это время стоявшем с краю на угольях, упрело, и все принялись за еду — ножами подцепляли куски и, дуя на них, с жадностью жевали.

Отец протянул Яшке кусок.

— Ешь, но только не ломай кости.

Яшка удивился: как же не ломать, когда кости — самое вкусное? Один мозг чего стоит.

Но сегодня все было не так, как обычно, и Яшка подчинился отцовскому требованию, тем более что заметил: охотники тоже не грызут кости, не разбивают их и не достают мозг. Просто обгладывают мясо, а кости кладут в одну кучку.

Ели много, насыщаясь за весь день. Никто из охотников не оделся, сильные, мускулистые тела их блестели от пота, и хотя время стояло самое комариное, ветер с озера продувал весь мыс, и комаров на поляне не было и в помине.

Приглядываясь к охотникам, Яшка по-прежнему не видел в них никаких признаков усталости, и только одно насторожило его и укрепило во мнении, что в ковше было не простое питье: у всех были сильно расширены зрачки, словно каждый испытывал какую-то боль, но терпел ее. Может, переплясали? Целый час крутились как заводные, тут не то что зрачки — глаза на лоб вылезут.

Но это предположение оказалось несостоятельным. Случайно взглянув на отца, Яшка увидел, что и у него зрачки расширены. Значит, не в пляске дело, отец не плясал. Все от одного и того же — от этого непонятного питья. Наверное, мать настояла на своих кореньях, она с ними с утра до ночи возится.