Вот брат твой!..

А тем временем в мире происходили катаклизмы. За девять тысяч километров от них началась война, но они, затерянные в непроходимой тайге, не знали об этом и продолжали бить шурфы и промывать песок. Узнали лишь в октябре, когда вернулись на прииск, немцы уже стояли под Москвой. Дед Николай воинственно задирал голову и кричал, что немцы опять мутят воду, но им все равно всыпят, потому что Ворошилов и Буденный не допустят до такого позора.

Но радио приносило все более зловещие вести. Немцы были под Химками, и в Москве ввели осадное положение. На подступах к городу шли ожесточенные бои, и казалось, что враг вот-вот переломит, но, когда на Красной площади состоялся октябрьский парад, все поняли: немцев остановят. Дед Николай по такому случаю крепко выпил и, расхаживая в сопровождении сыновей по прииску, пытался петь «Если завтра война…».

Сами же сыновья, как и многие другие старатели, написали заявление об отправке на фронт, но поступил строгий наказ: опытных старателей в армию не брать. На общем митинге председатель приискового совета сказал, что в Красной Армии найдется кому воевать, а их дело — давать золото. И как можно больше, потому что золото — это танки и пушки. Ударный труд — вот что требуется сейчас от каждого.

Яшка с Костей в общем настроении участия не принимали. Ни тому, ни другому в голову не приходило проситься на фронт, хотя оба были в самом соку — одному двадцать три, а другому двадцать четыре года. Аморальность, заложенная в каждом и усугубленная постоянным пьянством, окончательно развратила их и сделала отщепенцами, думающими только о собственном благе. Перспектива оказаться на фронте и подставлять себя под пули нисколько не прельщала их, и потому они с тайной радостью восприняли решение о постановке старательских артелей на бронь.

Война ужесточила порядки, но она же развязала руки всякому отребью, кто до поры до времени таился и отсиживался по щелям, кого в свое время не достала рука правосудия, — самогонщикам, спекулянтам, ворью и самым настоящим бандитам. Штаты правоохранительных органов резко сократились, все пожирал фронт, и на приисках и вокруг них ключом забила уголовная жизнь. Оживились скупщики золота, активизировалось воровское прохвостье, участились случаи бандитских нападений. И наконец, подняло свою змеиную голову то, что было задавлено повсеместно еще в конце двадцатых годов, — опиумокурение. Тайными путями на прииски стали проникать наркотики, в основном опиум.

Когда-то опиумокурение в здешних местах целиком находилось в руках обрусевших китайцев, но их давно выселили с приисков, однако споры заразы, как окуклившиеся личинки, сохранились, и теперь из них вылуплялся сам монстр, укус которого был опаснее укуса любого скорпиона.

Первым был ужален Костя. В один из выходных он куда-то исчез и появился только утром. Яшка, взглянув на него, сначала подумал, что Костя пьян, видать, накачался у какой-нибудь «кыры». Но от Кости не пахло, хотя вид у него был хуже некуда: бледный, с мутными глазами, он едва держался на ногах. Яшка удивился. Они с Костей всегда все делали вместе, и пили тоже, а тут вдруг такой случай — насосался один. Но чего приставать с расспросами к человеку, когда ему и без того тошно?

На работе Костя был как вареный и только вечером, в бараке, отошел. Сказал, что отравился, но Яшка по глазам видел: врет.

В следующий выходной все повторилось в точности, и уж тут Яшка не выдержал, прижучил Костю — говори, где был. Тот долго юлил, отговаривался, но в конце концов признался: пробовал опиум. Есть человек, который за деньги может и тебя принять, и, если Яшка хочет, в следующий раз они пойдут вместе.

Яшка согласился — не столько из желания покурить неведомое зелье, сколько из любопытства. Жуткий вид Кости, когда тот заявлялся по утрам в барак, никаких приятных чувств у Яшки не вызывал, но раз Костя курит, да еще за деньги, значит, все не просто так.

В воскресенье вечером Костя повел Яшку к своему знакомому. Вел осторожно, с оглядкой, хотя на улице было темно и безлюдно. Бараки кончились, за ними начинался пустырь, сплошь застроенный сараями. Они стояли вкривь и вкось, и между ними мог запутаться сам черт. Из-за этой кривизны и запутанности старатели прозвали застройку «Шанхаем». У одного из сараев Костя остановился и, еще раз оглянувшись, постучал. Сарай имел вид совершенно заброшенный, никому не пришло бы и в голову, что в это время в нем могут находиться люди, но на Костин стук дверь отворилась, и Яшку с Костей впустили внутрь. Там было хоть глаз выколи, но Костя держался уверенно и вел Яшку за собой.

Они спустились по ступенькам, прошли еще через одну дверь и только тогда очутились в небольшом помещении, а вернее в подвале, тускло освещенном керосиновой лампой, привешенной к потолку. Пришедший с ними человек, лица его невозможно было разглядеть при таком свете, о чем-то вполголоса поговорил с Костей и лишь после этого раздвинул ситцевую занавеску, которую Яшка сначала не заметил.