Вот брат твой!..

За занавеской лежали на полу тюфяки, и они сели на них. Яшка почувствовал, как по полу тянет воздухом: видно, где-то была отдушина, иначе в подвале можно было бы задохнуться от керосинового чада, выдыхаемого лампой.

Таинственный человек куда-то исчез, но скоро вернулся и дал каждому по горящей трубке, из чашек которых струился дымок, пахнущий маком. Занавеска задернулась, и Яшка с Костей остались одни.

Из дальнейшего Яшка помнил немногое. С каждой затяжкой голову все сильнее и сильнее кружило, и скоро наступило состояние, похожее на то, что Яшка испытал, когда выпил чудодейственного напитка, поднесенного отцом во время медвежьей присяги. Как и тогда, Яшка снова оказался неизвестно где: то ли на земле, то ли на небе. Снова его взору представлялись какие-то странные картины, которых он никогда не видел, но от которых веяло непонятным ужасом и которые одновременно притягивали к себе, как притягивают пропасть и неведомая опасность. Но эти картины сменялись другими, манящими к себе, призывающими остаться с опасностью и испытать ее. Они, словно обитатели бесконечного лабиринта, где за каждым углом их поджидали все новые и новые маски и химеры, бродили по его запутанным коридорам, отыскивая дверь, которая вывела бы их в привычный мир. Эти возвращения были ужасны. Разбитые до основания, еле-еле передвигая ноги, Яшка с Костей буквально доползали до барака и потом полдня приходили в себя. За одну ночь они старели на сто лет. Но, как и алкоголики к пивной, дождавшись очередного воскресенья, Яшка с Костей со всеми предосторожностями снова пробирались к дверям притона.

Новая страсть требовала и новых расходов — каждое посещение притона обходилось Яшке и Косте втридорога, а они в эту зиму, как, впрочем, и во все остальные, сидели, что называется, на бобах. Единственным спасением была сговорчивость содержателя притона, который, зная, что его клиенты каждый сезон бывают при фарте, соглашался подождать с деньгами. Правда, за определенные проценты, что Яшка с Костей и обещали.

Такая жизнь длилась уже несколько месяцев, и ничто не предвещало близкой катастрофы, но как-то раз Костя ворвался в барак сам не свой.

— Легавые! Пузыря замели!

Пузырь было прозвище служителя эдема, бывшего уголовника, окопавшегося на прииске, и его арест грозил опасностью и Яшке с Костей, но Яшка даже не подумал о ней. Гораздо больше его взволновала вдруг открывшаяся перспектива раз и навсегда лишиться опьянения, сильнее которого он не испытывал никогда в жизни.

А Костя, растерянный и напуганный, шептал, опасливо косясь на соседские нары:

— С собаками, падлы! Весь Шанхай оцепили! Поголовный шмон устроили, падлы!

— Ну и пусть ищут, нам-то что?

— Дак с собаками! Хрен с ним, с Пузырем, ему так и так вышка, а до нас доберутся — меньше червонца не дадут. За сокрытие.

— Не доберутся. А то ты не знаешь, сколько людей мимо Шанхая ходит. Давно все затоптали.

Эти слова Костю нисколько не успокоили, и он еще несколько дней оглядывался на каждый стук двери, ожидая, что за ними придут. Но Яшка оказался прав, все обошлось. Пузыря увезли на санях под конвоем, а Шанхай снесли тракторами, успокоив народ обещанием построить на этом месте новые сараи. Общественные и правильно спланированные, а не какие-нибудь курятники.

Клин вышибают клином — угроза тюрьмы так повлияла на Костю, что он довольно быстро забыл о пагубной привычке; Яшка же переживал последствия наркотического воздействия долго и мучительно.

Внешняя живость еще не отражает глубину чувствований. Костя при всей своей эмоциональности был человеком в общем-то поверхностным, легким. Он больше увлекался, чем привязывался, и при надобности мог свободно переменить предмет увлеченности или вовсе отказаться от него.

У Яшки все было наоборот. Необщительный и даже угрюмый, он тем не менее на все реагировал сильнее Кости и глубже проникал в любую страсть. А проникнув, был верен ей до конца и всякую внезапную перемену переносил болезненно и бурно. Это ко всему прочему было связано и с физиологической нестойкостью Яшкиной натуры, на которую все сильно возбуждающие средства действовали особенно разрушительно. Водка, выпитая наравне с Костей, приносила ему не только удовлетворение, но и сильные страдания, которые можно было заглушить лишь очередной сильной дозой; опиум же подействовал на него еще более губительно. Яшкина нервная система сдала окончательно, он все чаще срывался и в такие минуты становился опасен. Любое неосторожное слово вызывало в нем ярость, он хватался за ружье, и Косте стоило большого труда успокоить его. В бараке Яшку так и прозвали — припадочный.

Третий год шла страшная война. На ее полях поседевшие от смертных усилий ровесники Яшки и Кости ложились под танки, шли на таран и закрывали собой пулеметы; они же, равнодушные ко всему, что не касалось их, седели от водки и думали лишь об одном — как бы урвать. Побольше, побыстрее, чтобы снова пропить, проиграть, заплатить «кырам» за продажные утехи и ласки…