На следующий день к обеду, конечно, работало уже все. А жаль. Мы только было на охоту собрались. За мамонтами.
Сокровищница Али Бабы на Центральном рынке
Вот бывает, что на ум никак не приходит нужное слово. Ты уже и "пшеница", и "ячмень" и "овёс" перепробовал, а потом вдруг раз! Вспомнил! "Симсим!" и посреди прилавков с холодным молоком, свежей петрушкой и лупоглазой рыбой, как по волшебству, открывается дверь в сокровищницу Али Бабы.
На длинных столах достопочтенные антиквары уже разложили кучки серебра, меди, бумажных купюр, фарфоровые статуэтки, потемневшие от времени сережки размером с кулак и кукол с отбитыми носами.
Ты, с видом опытного коллекционера, собравшего, правда, за всю жизнь лишь коллекцию фантиков от конфет за спинкой дивана, листаешь увесистые странички альбомов с монетами, тычешь пальцем в случайный серебряный кружочек, пробуешь на зуб, смотришь на свет и поправляешь на носу очки: "отличная сохранность!"
Седовласая дама в шелковой блузке цвета полыни со скучающим видом предлагает купить медную пластинку причудливой формы: если вглядеться в переплетения ее нежно-зеленых изгибов на рассвете, встав лицом на восток, то можно увидеть очертания медведя. Если же вы звериного стиля не поклонник, то возьмите полуметровую купюру Колчака. Или, предав идеалы, хотя бы красненькую десятку с Лениным. Для коллекции.
В тусклом свете пыльных окон солидные мужчины блестят лупами, лысинами, циферблатами и глазами при виде редкой тетрадрахмы. Сколько уступите?
В углу, зажатый между вазоном с пышными дамами и гипсовым бюстом греческого красавца, сидит Эрнест Казимирович. На шее небрежно намотан черный шелковый платок, а на нем прямо по центру переливается рубином массивная брошь.
Родившийся по какой-то совершенно нелепой случайности в российской глубинке, в семье работника печатной фабрики, Эрнест Казимирович, однако, никогда не сомневался в аристократичности своего происхождения. Сомневающимся же, увы, предъявить было нечего – родословная была безнадежно утеряна то ли на пароходе Одесса-Стамбул, то ли на мансарде дома на рю Бобур, 87, Пари, вместе с диадемой прабабушки и фотокарточкой прадеда-генерала.
На его столике, застеленном вытертым зеленым бархатом, стоят миниатюрные бутылочки с пожелтевшими этикетками и мутной жидкостью внутри.
Он ловит твой заинтересованый взгляд сквозь позолоченное пенсне:
– Вино коллекционное. Пробники. Выдержка 100-150 лет…
– А пить его можно?
Вопрос необдуман и, судя по лицу Эрнеста Казимировича, которое исказилось таким испугом, будто ему сообщили, что его прабабка, Прасковья Ивановна Курочкина, никогда не пила вот этого самого Порто 1897, сидя на террасе кафе Монмартра, неуместен.
– Вы что! Такое вино не пьют! На него смотрят, им любуются, его коллекционируют! Даже слегка повредив пробку, вы выпустите его тонкий аромат!
Эрнест Казимирович слегка привстал, опираясь на трость с потёртым набалдашником, и приготовился к дерзкому побегу сложного букета смородины и чернослива с ноткой лаванды.
Безнадежно подмоченную репутацию человека, у которого на уме одни фунфырики, уже не спасти. Глупо улыбаясь, пятишься к выходу, заходишь в буфет, берёшь капустный пирожок с шлейфом прогорклого масла и чай с послевкусием моченого сена. Нет, ну где на Монмартре вы такое попробуете?
Балкон Пандоры
Вот бывает хочешь ты вернуться после тяжелого трудового дня домой, принять ванну, налить чашечку кофе и выйти на свой балкон, полюбоваться открывающимся с него видом на какую-нибудь красивую площадь или выкурить сигарету, вдыхая вместе с никотиновыми парами тяжелый воздух душного ночного города. Или уставить его яркими цветами, вот так вот, сплошь, чтобы глядя с улицы, он казался огромной пестрой клумбой. Или, в крайнем случае, найти своему балкону самое прозаическое применение и гирляндами развесить на нем мокрое белье.
И вот ты, с кружкой чая в руке, потому что кофе, разумеется, опять закончился, открываешь балконную дверь в предвкушении прекрасного вечера и… следующие полчаса удивляешься, как на таком маленьком пространстве помещается столько нужных, ну просто жизненно необходимых вещей.