Вот и я, Люба!

Фёдор неожиданно переключает свое внимание на Степана. Идёт к нему и тычёт пятаком в руку, требуя ласки. Степа начинает его поглаживать. Вижу, что Федьке нравится. Хихикая, продолжаю свой рассказ.

— Как-то запустили мы Федора поразвлекаться в загон к "пустым" и старородящим свиноматкам. На потомство никто не рассчитывал. Через время мне свинарка весть принесла, что три свинки из пяти понесли. Оказалось, что Федька наш с одним яичком еще тем производителем себя проявил. Теперь вот и позволяем ему осеменять нестандартных или старых свиноматок. И Федьке хорошо и нам. Его потомство на мясо и окорок идёт. Так что Федор нам денежки зарабатывает. Да, Федюня? Иди, милый, мама тебя в носик чмокнет и вкусняшку даст.

Даю Фёдору морковку и отправляю его на улицу, куда ему идти дальше он и сам знает.

Мы со Степаном продолжаем разбирать ящики в поиски документов. Вдруг Степа присвистывает.

Поднимаю на него глаза, он разворачивает на полу листы, заботливо скрепленные между собой моей бабулей.

Я знаю, что так заинтересовало мужчину, но не тороплюсь ничего ему говорить и никак комментировать то, что он сейчас внимательно рассматривает.

— Любушка, да ты, как я посмотрю, ещё та шкатулочка с секретиками. Ни фуя себе, простите за мой хфранцуский, — громко шепчет Степа. — Ты у нас оказывается имеешь самое непосредственное отношение к столбовому дворянству, как потомок русского дворянского рода Свиньиных. И вторая твоя дворянская ветка, которую вот здесь вела бабушка Маргарита Александровна, это род Корниловых. Ты знаешь об этом?

— Да, Степа, знаю. Только что это знание мне даёт кроме плюсика в карму и самолюбие? Мне что нужно вступить в процесс реституции для восстановления, возвращение прежних прав и преимуществ? Или может войти в какое-нибудь очередное глупое дворянское сообщество, где настоящих потомков ровно на один чих? Глупости это все. Мою бабулю всю жизнь этим дворянством хлестали. Мало кому известно, через какие беды пришлось пройти ее семьям. Знаешь, я такого врагам не пожелаю, — отвечаю печально.

Замолкаю, вспоминая рассказы своей бабули, слезы её невысказанной обиды, когда в школе каждая ущербная безграмотно пишущая и говорящая училка, например, как Анна Васильевна, тыкала ей в лицо её происхождением. Информация в школу пришла случайно через одного музейного работника. Музею просто были нужны данные для выставки, они обратились к директрисе, которая с превеликим удовольствием стала топтаться по моей бабуле. Прокрутив снова все в своей голове, решаю пояснить Степану.

— Жить, Степа, надо настоящим. И просто быть честным и порядочным человеком. Мне это бабуля моя всегда говорила. Да, чтобы закрыть тему моей семьи, сразу поясню, мой отец Пётр, талантливый иконописец и горький пьяница. Не так давно отдал свою душу Богу в Псково-Печерском мужском монастыре. Моя мать, оставив меня маленькой моей бабушке, ушла в монахини. Сейчас служит в Ачаирском женском монастыре. Каждый выбирает свой путь. Я вот уже ровно 20 лет занимаюсь племенным свиноводством и мне это нравится.

Глава 19

Кхр, хыр-хыр, кхр, фух, хыр-хыр, фух, кхр постанывает в унисон со мной скрипучий старенький диван.

— Ещё, пожалуйста, ещё, Степушка! Оххх, уууххх, аааххх, так, очень хорошо! — тихо стону я в область шеи своего спасителя.

— Говори, Любушка, говори! Сделаю все, что ты хочешь, милая моя! Как хочешь? Глубже, жёстче, медленнее, нежнее? Погладить клиторок, сладкая моя? — сквозь марево страсти и поцелуи слышу вопросы, которые мне совсем не нужны. Я и без них плавлюсь, как масло на солнце.

— Степушка, мне все равно как, и так хорошо. Очень сильно хорошо. У меня даже голова кружится. Боже, так ещё! Еще хочу так…Ах-ах-ах-ах-аааххх, — с тихого стона перехожу на сдавленный крик.

Только успеваю закрыть свой рот рукой, как Степа, отодвинув мою ладонь, накрывает мои губы своими. И я кричу. Кричу ему прямо в рот.

Внизу моего живота происходит взрыв, жар которого разливается по всему телу. Чувствую его каждой клеточкой.

По моей шее, ложбинке между грудей, по позвоночнику от роста волос и до самого копчика наперегонки с гусиными пупырками бегут капельки пота.

Мои внутренние мышцы, сомкнувшись от удовольствия, крепко держат Степанов "инструмент" страсти.

— Любаша, дадите вольную парню моему или подождёте, когда малец снова колом встанет? — улыбаясь во все 32-а зуба, шутит Степан.

— Нет, ну что Вы, Степан Григорьевич, мы привыкли бережно относиться к нужным нам инструментам. Пусть уж отдыхает, а то ненароком сотрется еще, — зеркалю тон и шутку Степы.

— Не, ну это навряд ли, Любовь Петровна. С таким количеством смазочного материала инструмент едва-ли сотрется. Ойц, ты посмотри-ка, Любушка, какой парень у нас мокренький, глянцевый, аж, блестит от радости, как медный пятак, — без стеснения демонстрируя мне свой детородный орган, басовито похохатывает Степа.

— Вот вы с вашим парнем балованые, эх балованые! — тоже хихикаю.