Вот и кончилось лето

Я поднёс руку к лицу Ершова, «уколол» коротким импульсом живой силы в челюсть, где в магическом зрении краснел больной зуб. Краснота мгновенно исчезла. Ершов ухватился за щеку:

— Не болит! Чесслово, не болит!

Он встал, подошел ко мне, ухватил за руку:

— Спасибо, Антон! Правда, спасибо! Я этих стоматологов до судорог боюсь. А тут…

— Игорь, — обратился к нему Устинов. — Выйди, покури.

— Что? — не понял тот.

— Выйди, пожалуйста, — интонации в голосе Устинова сменились на несколько жалобно-просительные. Ершов пожал плечами:

— Как скажешь…

Он вышел из квартиры. Устинов снова повернулся ко мне:

— А мне… Мне поможешь?

— Встань! — сказал я. У него была другая проблема. В паховой области багровел темным цветом орган величиной с мизинец. Конечно, трогать его за причиндалы я не стал. Просто направил руку и через энергоканалы выпустил туда заряд живой силы помощней, чем в больной зуб Ершова. Одного импульса оказалось мало. Краснота исчезла совсем только после третьего «разряда».

— Всё, — объявил я. Встал, направился на кухню. Вытащил из холодильника пакет молока, налил полстакана, жадно выпил.

— В смысле? — спросил Устинов. — Не понял.

Он пошел вслед за мной.

— Устал! — демонстративно объявил я. На самом деле, конечно, у меня всего лишь пересохло в горле. Кипяченой воды не оказалось. Пришлось промочить горло холодным молоком.

Устинов недоверчиво посмотрел себе… вниз. Я хихикнул.

— Я ничего не почувствовал, — сообщил он.

— Можешь почесать, — улыбаясь, предложил я. Он злобно посмотрел на меня.

— Ты… ты просто не понимаешь!.. — выдал он.

— Да всё нормально, — успокоил я его.

Дверь открылась, показался Ершов. Устинов сразу замолчал, а ведь вроде как пытался выдать мне что-то такое… может, даже нецензурное.

— Ну, что, вы уже закончили секретничать? — поинтересовался он.

— Закончили! — подтвердил Устинов. Он повернулся ко мне. Мы снова присели: я на диван, Устинов с Ершовым на стулья. Устинов расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, ослабил узел галстука.

— Вы бы пиджаки сняли, — посоветовал я. — Жарко же.

— Жарко, — согласился Ершов.

— И ты так можешь любое заболевание вылечить? — спросил Устинов.

Я снова пожал плечами:

— Сложно сказать. Если ткань, предположим, руки омертвела, гангрена развилась, то вряд ли. Мёртвое не оживить. Сами понимаете. Я ж не Иисус Христос, чтоб мертвого Лазаря поднимать!

— А откуда про Лазаря знаешь? — поинтересовался Ершов. — Библию читаешь?

— В школе проходил! — съязвил я.

— А вообще в бога веришь? — продолжал Ершов. — В церковь ходишь?

— Игорь! — укоризненно сказал Устинов. — Прекращай давай!

— Не хожу, — ответил я. — Не верю. Крестик не ношу. У вас всё?

— Ладно, ладно, не горячись! — улыбнулся Ершов. — Надо было поинтересоваться. Вдруг ты сектант какой?

Я засмеялся, потом предложил:

— Может, чаю попьем? А то я, честно говоря, уже устал.

— Да мы, пожалуй, пойдем, — ответил Ершов. — Задержались мы у тебя.

— Ты понимаешь, что разговор еще не закончен? — Устинов тоже посмотрел на часы. — Мы к тебе подъедем послезавтра после обеда. Так нормально будет?

— Приходите, — ответил я. — Можно подумать, если я сказал бы нет, вы бы не пришли.

— Пришли бы! — засмеялся тот. — Еще как пришли!

Я улыбнулся. Посмотрим, как вы завтра будете смеяться, когда зубы полезут! Я на них обоих, когда они выходили, кинул конструкт регенерации, добавив силы чуть больше. Вот у них веселье начнется!

Единственное, о чём я пожалел, что не знал заклинания «молчания». А гипнотизировать, как этого Захара Петровича, сразу двоих я бы не смог. Если только усыпить? Но что-то делать было уже поздно, гости ушли.

Из магазина вернулась maman. Она выложила из авоськи булку белого хлеба, пакет сахара.

— Я на лавочке сидела, — сообщила она. — Возле подъезда. Ждала, когда они уйдут. Представляешь, они пошли к детсаду. А там их «Волга» ждала с водителем. Что они от тебя хотели, Тош?

— По цыганам спрашивали, — соврал я. — Какие отношения, про всех, в общем, расспрашивали. Только просили, чтоб я никому не говорил! — вроде как спохватился я. — Ты никому не говори!

— Конечно!

На обед у нас был жиденький куриный суп. Жиденький в смысле бульона в нём было больше, чем вермишели, картофеля и прочих овощей. Вообще-то я любил поесть бульону, похлебать… Maman в этом меня всегда баловала.

В самый разгар обеда, когда я уже успокоился, она вдруг заявила:

— Антон! Нам надо серьезно поговорить!

После такого заявления аппетит пропал сам собой, настроение скакнуло резко вниз.

— Раз надо, поговорим! — тем не менее отозвался я, не отрывая глаз от тарелки.

— Антон! — не выдержала maman. — Что вокруг тебя происходит?

— Ма, давай попозже, а? — попросил я.

— Я с ума сойду! — предупредила maman.

— Всё-то ты обещаешь! — пошутил я.

— Антон! — в голосе maman прорезались грозовые раскаты.

— Ладно, ладно! — согласился я. — После обеда всё обсудим…

Нет, всё-таки бог на свете есть! Как только я допил чай, в дверь постучали. Вроде робко, тихонько, но настойчиво. Maman, вздыхая, пошла открывать, а я привычно занял своё место за шкафом на диване.

— Антон! — крикнула maman. — Это к тебе!