Вот я

Увечье Сэма. Это была территория, на которую ей совсем не хотелось ступать, потому что оттуда не было пути назад. Но центр травмы в ее мозгу упорно толкал ее туда. И она никогда не возвращалась оттуда окончательно. Она смирилась с тем, почему это произошло — ее не волновало почему, — вопрос был в том, как. Это было слишком больно, поскольку какова бы ни была цепь событий, случившееся не было ни необходимым, ни неизбежным. Джейкоб никогда не спрашивал ее, не она ли отворила ту дверь. (Слишком тяжелую, чтобы Сэм мог открыть ее сам.) Джулия никогда не спрашивала Джейкоба, не он ли эту дверь закрыл, раздавив Сэму пальцы. (Может, это Сэм привел ее в движение, а довершила дело сила инерции?) Это было пять лет назад, и вся эпопея — "скорая", утро длиной в столетие, дважды в неделю прием у пластического хирурга, год восстановления — сблизила их теснее, чем когда-либо. Но она же породила черную дыру молчания, от которой всему вокруг нужно было держаться на безопасной дистанции, которая столь многое поглотила, и одна чайная ложка вещества которой весила больше, чем миллион солнц, поглощающих миллион фотоснимков миллионов семей на миллионах лун.

Они могли говорить о том, как им сильно повезло (еще чуть-чуть, и Сэм лишился бы пальцев), но не о том, как им не повезло. Могли обсуждать какие-то общие моменты, но никогда не возвращались к деталям: как доктор Фред раз за разом втыкал иглы Сэму в пальцы, чтобы определить чувствительность, а Сэм смотрел в глаза родителям и умолял, заклинал прекратить. Вернувшись из больницы, Джейкоб положил свою окровавленную рубашку в пакет и вынес в уличный контейнер на углу Коннектикут-авеню. Джулия свою испачканную кровью блузку сунула в старую наволочку и кое-как заткнула в стопку штанов.

Слишком много любви для счастья, но сколько счастья нужно? Смогла бы она все повторить? Джулия всегда думала, что способна терпеть боль много лучше других — уж точно лучше своих детей и Джейкоба. Бремя легче всего было нести ей, но независимо от этого в конце концов все равно нести выпадет ей. Только мужчины могут вычеркнуть детей. Но если бы она могла начать все заново?

Она часто думала о тех японских инженерах на пенсии, которые вызывались пойти в разрушенные цунами реакторы и исправить повреждения. Они знали, что получат смертельную дозу облучения, но предполагаемый срок оставшейся жизни был меньше того времени, за которое их убил бы рак, поэтому они не боялись. В галерее фурнитуры Марк сказал Джулии, что в жизни никогда не поздно быть счастливым. Когда же в ее жизни будет достаточно поздно, чтобы быть честной?

Все переменилось, но удивительно, как мало от этого изменилось. Разговор затрагивал все новые темы, но они перестали понимать, о чем говорят. Когда Джейкоб показал Джулии каталог домов, куда он мог бы переехать, было ли это хоть на гран более реально, чем когда он показывал каталог домов, куда они могли бы переехать вместе? Когда они рассказывали друг другу, какой видят счастливую жизнь отдельно друг от друга, было это хоть на гран менее притворно, чем когда они рассказывали друг другу, какой видят счастливую совместную жизнь? Репетиция разговора с детьми превратилась в какой-то театр, будто они старались верно поставить сцену, а не выправить жизнь. У Джулии возникло чувство, что для Джейкоба это сродни игре, что он получает удовольствие. Или хуже: что планирование развода стало новым ритуалом, удерживающим их вместе.

В домашнем быту ничего не менялось. Они говорили, что Джейкоб будет спать в другой комнате, но в гостевой комнате жил Тамир, на диване спал Барак, а отправляться в отель, после того как все заснут, и возвращаться до того, как проснутся, казалось слишком жестоким и слишком расточительным. Они без конца обсуждали, как оптимально поделить время с детьми, обеспечить легкие переезды и добиться, чтобы дети по возможности меньше скучали, но не делали никаких шагов к тому, чтобы починить то, что сломалось, или оставить это позади.

После похорон…

После бар-мицвы…

Когда уедут израильские кузены…

Когда закончится учебный год…

Они как бы закрывали глаза на собственное отчаяние, и, может быть, пока было достаточно лишь обсуждать ситуацию. Дальнейшее могло подождать — до тех пор, когда ждать будет уже нельзя.

Но похороны, как турбулентность на самолете и сороковой день рождения, заставляют вспомнить о конечности всего. Будь это в другой день, Джулия с Джейкобом нашли бы способы и дальше жить в собственном чистилище. Они бы придумали себе занятия, отвлечения, эмоциональные аварийные выходы, фантазировали бы. После похорон разговор казался едва ли не преступлением, но Джулию теперь неотступно мучили вопросы. Все, что в любой другой день можно было до поры отодвинуть, стало неотложным. Ей вспомнилось, что Марк озабочен временем: его слишком мало. "Я растрачиваю жизнь!"