Вот я

— Это тоже было бы здорово. Но я говорю лично про тебя. Ты мог бы применить что-то из биологического оружия, которое демонстрировал.

Тут все рассмеялись, и громче других Макс.

— Серьезно, — гнул свое Ирв, — как думаешь, что будет?

— Серьезно, не знаю.

— И тебя это устраивает?

— А тебя?

— Нет, меня нет. Я считаю, нам надо шарахнуть по Ирану, пока не поздно.

На что Тамир заметил:

— А я считаю, надо прояснить, кому это нам: пока не поздно.

Тамир хотел говорить лишь об одном — о деньгах: о среднем доходе в Израиле, размере его собственного легко добытого состояния, непревзойденном уровне жизни на этом ноготке убийственно жаркой родины, со всех сторон окруженной врагами.

Ирв же хотел говорить только о ситуации: когда Израиль позволит нам им гордиться, обеспечив свою безопасность? Есть ли какая-то информация с места событий, чтобы можно было помахать ею над головами приятелей, как гранатой, в столовой Американского института предпринимательства или в своем блоге, а потом вытянуть чеку и швырнуть? Не пришла ли пора нам — вам — что-то сделать тут или там?

Джейкоб хотел говорить только о том, каково это — жить рядом со смертью: убивал ли Тамир людей? Убивал ли Ноам? Слышал ли кто-то из них рассказы армейских товарищей, которые кого-нибудь истязали или кого самого истязали? Что самое страшное Тамир и Ноам видели своими глазами?

Евреи, с которыми рос Джейкоб, поправляли очки-авиаторы движением лицевых мышц, одновременно вслушиваясь в строчки "Фугази" и запихивая на место прикуриватель в своем подержанном "вольво"-универсале. Прикуриватель выскакивал обратно, они снова толкали его в гнездо. Ничего не зажигалось, никогда. Они были нулями в спорте, но чемпионами в рассуждениях о спорте. Они избегали драк, но затевали споры. Все они были детьми и внуками иммигрантов, внуками выживших. Их определяющим свойством и основным предметом гордости была вопиющая слабость.

И при этом они хмелели от мускулов. Не в физическом смысле — грубая сила им казалась подозрительной, глупой и жалкой. Нет, они сходили с ума от силового применения еврейских мозгов: маккавеи, подкатывающиеся под увешанных доспехами греческих слонов, чтобы поразить в мягкое подбрюшье; операции МОССАДа, по соотношению шансов, средств и результата приближающиеся к волшебству; компьютерные вирусы, до того нечеловечески сложные и хитрые, что даже не оставляют еврейских следов. Думаешь, тебе по силам с нами задираться, мир? Думаешь, ты можешь нами помыкать? Можешь. Но мозги побеждают мускулы столь же несомненно, как бумага побеждает камень, и мы тебя проучим: сидя за компьютерами, окажемся теми, кто выстоит.

Пока они, вроде шарика, катящегося по выстроенному Бенджи в обсессивно-компульсивных "Бешеных шариках" лабиринту, катили к выезду с парковки, на Джейкоба сошло какое-то необъяснимое умиротворение. При всем том, что было пролито, остался ли стакан наполовину полным? Или высвободилась крошка веллбутрина[34], застрявшая в зубах его мозга, и подарила кусочек непереваренного счастья? Стакан все же был наполовину полон.

Несмотря на свои бесконечные хитрые, закономерные и почти благородные протесты, Сэм ходил на занятия в Еврейской школе. И несмотря на то что его заставляли извиниться за мелкую шалость, которой он и не совершал, он покажется на биме.

Несмотря на то что Ирв оставался несносным упертым шовинистом, он был всегда рядом и на свой лад любил их.

Несмотря на длинную череду неисполненных обещаний и на то, что его старший сын служит в армии на Западном берегу, Тамир прилетел. И привез своего мальчика. Они семья, и они остаются семьей.

Но что же сам Джейкоб? Где в мыслях был он сам? Вновь и вновь его притягивал супермагнит Марка и Джулии, но совсем не так, как он мог бы предположить. Он часто воображал Джулию с другими мужчинами. Это его практически уничтожало, но что оставалось, трепетало от возбуждения. Он гнал такие мысли, однако сексуальные фантазии призывают то, чего не должно случиться в действительности. Он представлял, как Марк имеет ее после встречи в салоне фурнитуры. Но теперь, когда между ними что-то произошло, — вполне возможно, что они уже перепихнулись, — Джейкоб как-то успокоился. Не потому что фантазии внезапно стали слишком болезненны; нет, они внезапно престали быть достаточно болезненны.