Вот идет человек. Роман-автобиография

Когда гастроли закончились, я купил себе билет и вернулся в Берлин. На Ангальтском вокзале я обнял колонну и долго ее целовал. Толстый берлинский кучер, любитель пива, наблюдавший за мной со своих козел, воскликнул: «Эй, парень, девок надо целовать, а не камни!» — «Я обещал себе, что сделаю это, когда в четырнадцатом уезжал на фронт!» — «Ну, тогда ладно, обещания надо выполнять», — добродушно пробормотал он. 1914 год! Теперь-то уже был 1919-й! Вскоре я уже заглядывал в свое старое «Кафе дес Вестенс», встречался с друзьями, ходил по театрам на прослушивание и получил приглашение от мюнхенского «Шаушпильхауса». Хермине Кёрнер, великая актриса, как раз открывала там свой собственный театр и взяла меня главным исполнителем характерных ролей. Открывались мы спектаклем «Коварство и любовь», где я играл Вурма. Получал я восемьсот марок в месяц. В день первого аванса в моем кармане появилось четыреста марок — четыреста марок, заработанных актерством! Отныне у меня снова были собственная комната, новые друзья, а раз в две недели я играл главную роль в классической или современной пьесе. Те годы, которые у меня забрала война, не были потеряны: теперь я был сильнее, взрослее, но не спокойнее! Я не мог оставаться спокойным. Я кричал и вопил как резаный, со всем своим молодым, вернувшимся домой поколением. Дома мы обнаружили мир, который теперь разжирел и трусливо хотел только одного — покоя. Мы кричали этому миру в лицо о своем разочаровании, о своем отчаянии, о своем протесте. Молодежь в искусстве кричала! Своей стилизованной экспрессионистской игрой в театре и кино мы кричали, протестуя против старого поколения, старой системы, старых традиций, старых нравов, но в первую очередь наш крик был направлен против отцов! В то время появились десятки новых драм про конфликт отцов и детей. «Нищий» Рейнхарда Зорге, «Преображение» Толлера, «Сын» Газенклевера, «Томас Вендт» Фейхтвангера, «Газ» Георга Кайзера, «Барабаны в ночи» Берта Брехта. Сотни драм обвиняли, кричали и неистовствовали, и я кричал и неистовствовал вместе с ними. Я жадно набросился на работу и даже не заметил, что живу в стране, проигравшей войну и пережившей жестоко подавленную революцию. Я получил в подарок, я заново обрел свою жизнь. Каждый вечер я стою на сцене в новой роли. Ну да, я потерял голову от счастья. Я знакомлюсь с новыми людьми, с новыми компаниями. Вот веселая молодежь Швабинга, каждый вечер здесь устраивают вечеринки в ателье то у одного, то у другого художника. Вот «Симплициссимус» Кати Кобус. Возвратившаяся на родину, разочарованная молодежь выплескивает свою энергию в сексуальных оргиях. Но вот в театре большое волнение: распределены роли в «Венецианском купце», и я получил Шейлока! Четыре харáктерных исполнителя старше меня боролись за эту роль! Но Шейлок у меня в контракте. Он у меня в контракте, он у меня в сердце, он у меня на кончике языка! Я дрожу от волнения, я не могу спать. Давняя мечта, давнее страстное желание скоро исполнится! Наступает первый день репетиций. Внутри меня все дрожит, как при землетрясении. Режиссер — белокурый глупый юнец, некий господин Небельтау из Бремена, сын богатого папы. Он меценат театра и его коммерческий директор. Он пьет «крэпкий кофэ» и говорит о «рэльсах соврэмэнности». До начала репетиций он отзывает меня в сторонку и говорит мне дословно следующее: «Понимаете, этим спектаклем мы хотим задать трепку евреям!» «Почему?» — спрашиваю я, не зная, что и думать. «А почему бы и нет? — он смотрит на меня подозрительно. — Вы ведь не…» «Да, да, да, я еврей!» — кричу я ему в лицо так громко, что он делает шаг назад, оступается и едва не падает в оркестровую яму. Четверо старых характерных актеров, которые хотели получить роль Шейлока и сейчас недовольные и полусонные стояли тут же на сцене, вдруг проснулись и засмеялись провоцирующим, злорадным смехом. Я ушел, первая репетиция была сорвана.

Хермине Кёрнер, художественный руководитель театра, сейчас же вызвала меня к себе в кабинет, и когда я пришел, господин Небельтау был уже там.

Она была великой актрисой, я преклонялся перед ней и всегда ужасно робел в ее присутствии. Она это знала и сейчас говорила с самой располагающей улыбкой: «Ну, это вы отлично придумали; скандал вы устроили, конечно же, только из-за своего суеверия!» — «Ну разумеется, Хермине», — подтвердил ее догадку господин Небельтау. — «Я перед важной ролью поступаю точно так же, правда, Отто?» — «В точности так же», — подтвердил господин Небельтау, и они рассмеялись. «Если я очень люблю какую-нибудь роль, то на первой и на генеральной репетицииобязательно должен быть скандал». — «Да-да-да, на первой и на генеральной репетиции», — рассмеялся господин Небельтау, подтверждая слова Хермине, и я уже смеялся вместе с ними, сам не зная почему.

«Разумеется, господин Небельтау сегодня утром пошутил, не так ли, Отто?» — спросила она теперь напрямую у белокурого.

«Ну, разумеется, Хермине», — подтвердил он.