Вот идет человек. Роман-автобиография

«Как вы только могли о нем такое подумать! Ведь он слишком умен, чтобы считать так на самом деле! Поэтому, дети, пожмите друг другу руки! Завтра репетиции продолжатся. Я лично приду посмотреть!»

И все было так, как она сказала.

39

В семнадцать лет я, чувствуя себя глубоко несчастным, читал роман Карла Эмиля Францоза и из него узнал про Шейлока. Я лежал и рыдал от несправедливости, с которой столкнулся этот человек. Тогда я решил всю свою жизнь положить на то, чтобы швырнуть эту несправедливость миру в лицо. Теперь мне было двадцать девять, я начинал все сначала, но вскоре мне предстояло выполнить эту свою задачу. Двенадцать лет я все думал об этом человеке и так и не смог его до конца понять. Я сравнивал его со своим отцом, я сравнивал его с Шимшеле Мильницером, но большого сходства между ними не находил. Быть может, он был похож на банкира Юнгермана, но того я знал не так хорошо. Саму пьесу я часто читал и часто видел на сцене, и это всегда были как будто две пьесы. С одной стороны, мы видим радостно-удалое общество вокруг богатого Антонио, чьи тяжело нагруженные корабли бороздят моря и океаны. Вот необузданный Грациано с его веселой и дерзкой болтовней и тягой к приключениям. Вот славный щеголь Бассанио, который хочет взять в жены самую богатую девушку в Бельмонте и готов занять деньги у кого угодно, чтобы выдать себя за богача и обманом жениться на своей избраннице. Вот поющий и танцующий Лоренцо, который похищает девушку вместе с деньгами ее отца. Вот под вечно голубыми небесами, под звуки чувственно-соблазнительной музыки, кружатся вихрем балы и маскарады, устроенные на деньги богатого Антонио, этого меланхолика, который так любит, чтобы приятели его развлекали. Потом сюда добавляется мир Порции, хотя, по сути, это один и тот же мир.

А с другой стороны, в тесном переулке еврейского гетто живет Шейлок. Он — чужой в этом городе. Закон против него, он носит желтую заплатку — символ, означающий, что у него нет прав, какие есть у других людей. Он живет один, без шумных празднеств, без многолюдных сборищ, без крупных трат; он живет ради своей веры, своего дела и своей маленькой, нежной дочери Джессики, которую любит больше всего на свете, потому что она — единственное, что осталось у него от его жены, его Леи. Он очень ее любил, свою Лею, с ее смерти прошло много лет, но он так и не женился. Он живет памятью о ней и заботой о своем ребенке.

И вот в один прекрасный день к нему заявляется другой мир — мир, который в остальное время лишь презирает, оплевывает, преследует его. Они приходят к нему одолжить денег. Вместо того чтобы сказать да или нет, он говорит и да и нет. Он наслаждается тем, что его враги в нем нуждаются, и предлагает им заключить необычный договор: если его враг, который в прошлую среду плюнул ему в лицо, который отшвыривает его со своего порога, словно приблудного пса, если этот враг не сможет вернуть ему одалживаемую сумму в определенное время и в определенном месте, то это даст ему, Шейлоку, право вырезать у врага фунт мяса там, где ему заблагорассудится! Совершенно безумный пакт! Сумасбродный пакт! Гротескный пакт, который нельзя воспринимать иначе, как дерзкую шутку. Ведь по замыслу драматурга это комедия, веселая пьеса про любовь. Сначала влюбленным чинят препятствия — сначала им угрожают, их запугивают, им усложняют и портят жизнь, сначала они с ужасом проходят через эту опасность, с трудом преодолевают эти препятствия, чтобы потом в финале песнь любви зазвучала еще слаще, еще проникновеннее, еще счастливее. И тогда все — словно сон в летнюю ночь! Тогда все так, как вы любите! Тогда вы получаете все, что хотели. Стало быть, в этой веселой пьесе, в этой яркой венецианской комедии необходим был темный персонаж, чтобы запугать влюбленных и держать их в страхе до тех пор, пока наконец пятое действие не откроется песней «Луна блестит. В такую ночь…» и не закончится дарением колец и счастливым отходом ко сну! Так и есть — Шейлок задумывался просто как мрачная фигура для контраста, как черный шут, злодей, одураченный упрямец. Но, но, но… невольно спрашиваешь себя: как же тогда получается, что его оправдательная речь звучит как обвинение?

Когда вы нас колете, разве из нас не идет кровь?
Когда вы нас щекочете, разве мы не смеемся?
Когда вы нас отравляете, разве мы не умираем?
А когда вы нас оскорбляете, почему бы нам не хотеть ответить вам?