Вот идет человек. Роман-автобиография

Но потом случилось нечто удивительное: в Станиславе был создан первый союз пекарей. А так как я еще со времен своей учебы в школе барона Гирша умел читать и писать — на идише, украинском, польском и даже немного на немецком языке, что по тем временам было большой редкостью среди пекарей, меня выбрали секретарем этого союза. Сам Шимеле Рускин, маленький и очень смышленый работник, следивший в нашей пекарне за печкой, предложил мою кандидатуру. Шимеле было под сорок, он всегда был гладко выбрит и, хотя сам не умел ни читать, ни писать, обладал очень светлым, большим умом. Йойне Бурлака он презирал и всегда вставал на мою сторону, но мне от этого было мало толку. Трудовая ночь в пекарне длинная, и за выпечкой булочек, рогаликов и венских розанчиков о многом можно поговорить. Йойне теперь дразнили еще больше: он был родом из Коломыи, но уже давно жил в Станиславе, а тут какой-то маленький «идл» из глубокого захолустья удостоился таких почестей — стал секретарем союза пекарей! Йойне Бурлак продолжал меня изводить. Я терпеливо сносил все его издевательства, стыдясь рассказать о них брату, в глазах которого я хотел выглядеть самостоятельным взрослым мужчиной. Про себя я думал: когда-нибудь ему надоест меня мучить и он оставит меня в покое. А кроме того, я был очень благочестивым. Закончив работу, я надевал тфилин, вставал в свой угол и молился, погружаясь в благоговение и рассказывая Творцу все то, что утаивал от брата. Я беззвучно плакал и изливал Ему свою душу. Так мне было легче переносить свою участь. Больше никто из подмастерьев, включая сыновей Петроградского, не молился. Надо мной и моим «фанатизмом» они только посмеивались, но здесь я был неуязвим. Здесь никто не мог меня задеть, наоборот, мне всех их было даже немного жалко. Достаточно мне было вспомнить своего отца, или Шимшеле Мильницера, или цадика из Чорткова, как все насмешки разлетались, будто мыльные пузыри. Шимеле Рускин тоже был на моей стороне. Он говорил, что не хотел бы, чтобы какой-нибудь раввин заставлял его соблюдать пост и молиться. Он просто не стал бы этого делать. Но если у кого-то благочестие исходит из самого сердца, то никто не имеет права мешать такому человеку. Йойне Бурлак, этот бесчувственный мерзавец, считал иначе. Однажды, когда я, погрузившись в молитву, изливал Господу свою душу, мне в лицо вдруг полетел «ошметок». «Ошметок» на пекарском жаргоне означает пустой мешок из-под муки, который сначала окунули в воду, а потом в сажу. Получить таким «ошметком» в лицо не только больно и неприятно (он пачкает лицо мукой и сажей и залепляет глаза), но и унизительно. Вместе с грязью приходится глотать еще и обиду и позор. Все только рассмеялись, увидев это, один Шимеле Рускин не смеялся, а скривился от отвращения. Я промолчал и продолжал молиться, беззвучно спрашивая Господа Бога, не возмущает ли Его то, что делает со мной Йойне, пока я Его прославляю. И у меня было такое чувство, будто Он ответил мне, что это всего лишь испытание, потому что кого Он любит, того всегда испытывает. Так я еще глубже погружался в молитву, ища в ней утешения. Шимеле Рускин уже почти не разговаривал с грубияном Йойне, и, глядя на него, другие подмастерья тоже осуждали Йойне за то, что он обижал слабого. Но тот, вместо того чтобы прекратить издевательства, вел себя еще более нагло и подло.

Однажды в субботу я прогуливался со своим старшим братом по Линии А, а навстречу нам шел Шимеле Рускин. Мы остановились поболтать. Шимеле был удивлен, что у меня есть такой высокий и сильный старший брат-солдат. Он сразу же отвел его в сторонку, чтобы поговорить с ним наедине. Издалека я только видел, как через некоторое время брат мой побледнел, протянул Шимеле руку и сказал: «Спасибо вам, спасибо за все!» Потом мы уже гуляли с ним вдвоем и говорили о других вещах, как вдруг брат спросил меня, правда ли это, что Йойне Бурлак меня бьет. Мне стало стыдно, и я попытался соврать. Тогда он спросил: «Ты бы и отцу нашему стал врать? Я твой старший брат, и здесь, на чужбине, я тебе вместо отца. Бил тебя Йойне — или Шимеле Рускин сказал мне неправду?» И тогда я признался во всем.