Вот идет человек. Роман-автобиография

Все пережитое мною в Залещиках, моя поездка домой в Городенку, судьба моего маленького брата Сендера, который последовал на тот свет за старым Лейзером Кукуком, благословение праведника из Чорткова, которое должно было оградить меня от любопытства, прощальный взгляд и слезы отца, беззвучно скатившиеся в его бороду, отъезд в Станислав — все это лежало тяжелым грузом на моем сердце. Единственным моим утешением был брат Лейбци, который служил в Станиславе в артиллерии и оставил мне адрес пекаря Петроградского на улице Зосиной Воли, где меня уже ждали. Станислав был вторым по величине городом после Львова. Здесь уже ходили электрические трамваи, здесь располагался гарнизон 58-го пехотного полка, здесь были расквартированы уланы и драгуны, а также артиллерийский полк, в котором служил мой брат. Сам городок напоминал кукольный домик. В нем были красивые многоэтажные дома с садиками, палисадники и аллеи, большая рыночная площадь и магазины с роскошными витринами. Вечером в городе зажигались электрические фонари, и было светло, как днем, только гораздо уютнее. Главную улицу разделял бульвар, и одна ее сторона называлась Линия А, а вторая — Линия Б. Этот бульвар был любимым местом встреч молодежи. Нарядно одетые девушки прогуливались здесь со студентами или расфранченными офицерами, болтали и смеялись. Были в Станиславе и кофейни с музыкантами, и пассаж — еще одно популярное место встреч, и рестораны. В них всегда было полно народу, и повсюду царила восторженно-веселая атмосфера. Кроме того, здесь имелось множество танцевальных залов и площадок и увеселительных заведений, где всегда собиралось в сто раз больше посетителей, чем в Прогулочном саду Городенки. Но только манеры у всех были более развязные, свободные, легкие, и такое поведение оказывалось заразительным: все смеялись, шутили и назначали свидания. Говорили здесь на всех языках: польском, немецком, украинском, идише. Все строили из себя важных персон, у всех было дел невпроворот, все куда-то торопились и были ужасно взволнованы. В десять часов вечера фонари гасли, и все эта суета исчезала, как наваждение. Линии А и Б постепенно пустели, как и остальные улицы, и лишь кое-где можно было еще встретить припозднившуюся парочку или одинокие дрожки. Где-то у дверей солдат прощался с горничной: они воровато оглядывались по сторонам и целовались, когда их никто не видел, а если кто-то проходил мимо, стояли, безмолвные и смущенные, словно два пойманных вора.

Я спрашивал прохожих, как мне найти улицу Зосиной Воли, но они смотрели на меня недоверчиво и неодобрительно. Позднее я узнал, что на Зосиной Воле находились не только артиллерийская казарма и пекарня Петроградского: большую часть занимали бордели, и спрашивать об этой улице считалось неприличным. Наконец какой-то подвыпивший солдат вызвался меня проводить: «Пойдем, может, сегодня еще с тобой породнимся». По пути меня не раз окликали незнакомые девушки; я уже знал, чего они хотят от меня, и невольно вспоминал Ривкеле, и мне было стыдно за этих девушек.