Вот идет человек. Роман-автобиография

В Берлине немцы часто очень дурно говорили о Галиции. Румыния, Болгария, Венгрия, Сербия, Черногория — ни один человек не испытывал отвращения, когда речь заходила об этих Балканских странах. Но как только кто-нибудь произносил слово «Галиция», все недовольно морщили нос. И вот теперь я из окна медленно катящегося поезда смотрел на эту жирную, сонную землю. Я жадно впитывал в себя избыточную красоту этих сочно-зеленых холмов, этих извилистых речушек, этих озер и зачарованных лесов. Все это казалось мне намного прекраснее, чем когда-то! И люди в поезде тоже были прекрасны! При виде незнакомца в их глазах отражался безбрежный покой и любопытство. Как приятно было слышать украинский язык крестьян и идиш горожан! Эти встречи заставляли мое сердце биться еще быстрее. Люди расспрашивали меня, и я рассказывал им про Берлин. Им все было интересно: каков он, этот далекий мир, чем там живут, какая там земля, какие цены, и правда ли, что кайзер никогда не ссорится с женой, и что, интересно, кайзеровы дети едят по воскресеньям. Широкобедрые, пышногрудые девушки с робким взглядом горящих глаз и лицом цвета родного пшеничного теста смотрели на меня с любопытством и улыбались — а ведь когда я уезжал, они наверняка еще были детьми! А вот и Огно, последняя станция до Городенки. Скоро покажутся первые крестьянские домики, а потом вдалеке будет видно поместье Комашкан — да вон же оно! Наконец станция Городенка. Моя родина! Маленький вокзал кажется еще меньше, чем раньше. Вон стоит извозчик Копале Занки со своей одноконной коляской, на которой он за пять крейцеров отвозит желающих в город. Все, как и прежде, много лет назад, когда я впервые уехал из родного городка. Разве что в его рыже-русой бороде появились седые пряди. В коляске уже заняты все места, и первым меня узнает Копале. Вдруг все окружают меня плотным кольцом и спешат поздороваться со мной за руку. Из моих родных здесь никого нет — я не сообщал им, что приеду. Копале обнимает меня, как брата, и кричит своим пассажирам: «Эй, ребята, придется вам всем слезть. Он поедет в коляске один. Один, на самом верху». Коляска тронулась, а Копале продолжал: «Вот, пусть видят эти из Верхних переулков, пусть видит банкир Юнкерман, что и из Нижних переулков можно выйти в люди». Я хотел сесть к нему на козлы и погонять его гнедого жеребца, но Копале воспротивился: «Ну уж нет! Ты будешь сидеть, как важный господин, наверху, совсем один, и денег я с тебя не возьму. Хочу отвезти тебя к твоей маме. Я уже давно ждал этой возможности. Да-да, мы слышали про тебя, ты стал знаменитым. Так точно, почетный гость», — и он громко щелкнул кнутом, так что проходившие мимо люди обернулись, а он закричал: «Вы знаете, кто это? Это Аронов Сайка — Гронах из Германии, он объездил весь мир». Меня била дрожь, я едва справлялся с охватившим меня волнением. «Ты хоть рассказал им про нас, рассказал, что здесь, в Городенке, тоже живут люди?» Городенка! А вот уже и густая Каштановая аллея, и рыночная площадь, и мой взгляд первым делом скользит к куполу маленькой нарядной церкви — и вы только поглядите! Слава богу, двух кирпичей по-прежнему не хватает! Господи, эти недостающие кирпичи, где гнездились совы, сопровождали меня все то время, пока я был на чужбине! Родина! Моя родина с двумя недостающими кирпичами.

Копале отвез меня к дяде. Мать снова вышла замуж, и он не хотел, чтобы я сразу же столкнулся с человеком, занявшим место моего отца. Я был ему благодарен за это. Я действительно не хотел видеть этого человека. Вскоре в дом дяди набилась толпа народу. Гостей угощали водкой, селедкой и черным хлебом. Настроение у всех было хорошее, меня засыпали вопросами, а я, недолго думая, рассказывал вперемежку обо всем, что знал и чего не знал. И тут наконец вбегает моя маленькая мама. Она выти-рает руки о передник, как всегда делала это раньше, и, даже не взглянув на меня, прижимает к себе, целует и долго-долго не отпускает. А потом, словно маленькая девочка, гордо шагающая по улице рядом со своим старшим братом, оглядывается вокруг, принимает поздравления и отвечает на дружеские подтрунивания. «Ривке, да он же выше тебя ростом!» — «Ах, — смеется она, — мои все выше меня». «Какого по счету сына ты отдаешь кайзеру, Ривке?» — спрашивает другой. «Ты тоже солдат? — спрашивает она меня. — Ну, тогда четвертого, слава Тебе, Господи». Она пьет водку, болтает, смеется, и все говорят, перебивая друг друга, и задают все новые и новые вопросы. Так проходит где-то полчаса, а моя маленькая мама все не выпускает меня из рук. Теперь она смотрит мне в глаза и становится очень тихой и очень печальной. Две слезинки катятся по ее щекам, она начинает тихонько всхлипывать, потом все громче и громче, пока наконец не разражается горькими рыданиями. Я не могу ее успокоить. «Мама, мама, ты же только что веселилась, ну чего ты?» — «Мальчик, мой сыночек, — всхлипывает она, — я тебя не узнаю, я тебя опять не узнаю!» И снова тихо плачет. Что это значит: опять не узнаю?