Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает (1 Кор. 11: 29, 30). Это довольно серьезное предупреждение. Но, во-первых, речь идет совсем о другой ситуации, о сознательном и самовольном причащении во грехе — а Иуда попросту не понимает, что он принимает от Христа с хлебом и Чашей. Не он причащается, Христос его причащает. Во-вторых, причина болезни и смерти недостойно причащающихся отнюдь не вошедший сатана, а изнеможение и истощение тела и души нераскаянного грешника от противостояния с живым Богом в Причастии.

Нет, это не Причастие. Причастие уже было — но оно не только не смягчило сердце предателя, но, напротив, толкнуло его на дерзость. А этот жест — вкладывание в руку куска обмокнутого в традиционный пасхальный соус хлеба — последнее свидетельство дружбы и близости. И, конечно, последний, самый последний шанс на покаяние, которого Иуда не лишается даже после дерзости, потому что грубость Иисус может пропустить мимо ушей. Слишком высока и безмерно ценна в Его глазах ставка: душа друга.

Чтобы вложить Иуде в руку этот хлеб, нужно повернуться к нему, протянуть этот кусок — уже ему и только ему. Это не общий разговор, как с Причастием, на них никто не смотрит, кроме Иоанна, но и тот не понимает, о чем речь. Нужно взглянуть ему в глаза, возможно, впервые за Вечерю.

Сейчас Он сосредоточен на нем полностью. И это уже не реплики в воздух, это прямое обращение.

Взглянуть в глаза, вложить хлеб в руку. Вот весь Я к тебе, ты все слышал, Я сказал все и даже самое страшное. Еще можно все переиграть. Ну же!..

Не хлеб добивает его. Хлеб из Его рук Иуда уже брал. Этот взгляд глаза в глаза, окончательно отброшенные намеки, прямой молчаливый вопрос, перед которым нужно или немедленно покаяться, или закрыться уже навсегда. И даже не просто вопрос — прощение, протянутое раньше, чем ты соизволишь его попросить. «Я разделяю с тобой хлеб, как всегда делил, потому что грех в Моих глазах ничто, если ты раскаешься». Даже сейчас.

Но Иуда уже предал себя сатане, согласился с его замыслом, убил Христа в своих мыслях, обрек Его на смерть своими словами — и нет для него во Христе ничего, ради чего стоило бы вернуться назад. Дьявол, сопрягший с ним свою волю, теперь хочет его целиком, безраздельно, и хочет забрать именно сейчас, именно в этот миг, когда Господь смотрит, зовет и ничего не может поделать. Явить Христу Его полное бессилие перед человеческой гибелью — что может быть дьяволу слаще?

На любовь Иисуса сердце Иуды откликается сильнейшей ненавистью, которую он не может — и не хочет — скрыть. Все в Учителе ему ненавистно: и взгляд, и протянутая с хлебом рука, коснувшаяся его ладони, вложившая ему этот кусок, и Его тепло, Его дыхание. И это окончательно подчиняет его сатане. Иуда сам распахивает ему дверь, добровольно и под взглядом Христа. Все равно что покончить с собой у Него на глазах.

Сатана попросту убивает его. Одним ударом.

И после сего куска вошел в него сатана (Ин. 13: 27).

Тут его накрывает такая невыносимая, поистине нечеловеческая ненависть, он сам становится такой воплощенной ненавистью, что еще минута — и сам о себе все откроет, потому что уже перестает соображать, что делает. Окончательно перестает. Наверное, это отражается на лице. В глазах.

Тут уже не с кем и не о чем говорить. Все, что можно сделать — не дать ему публично во всем признаться, потому что в таком осатанении не сработает даже инстинкт самосохранения. И Христос отдает ему приказ, короткий и резкий:

Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее (Ин. 13: 27).

Даже сейчас Он говорит так, чтобы никто, кроме Иуды, не понял!

Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему (Ин. 13: 28).

Как же Он его бережет! Кругом оградил его…

Но Его не смеют ослушаться ни Иуда, ни сатана, потому что это уже приказ от Господа, а не просьба покаяться и вернуться от друга. И обращено это «пошел вон» не к другу, а к тому, кем он от этой минуты стал: оболочкой, исполненной сатанинского желания и сатанинской воли. Оболочкой, в которой не осталось ничего человеческого, кроме последних судорожных трепыханий удовольствия от совершаемого греха.

Сатану на Тайную Вечерю никто не приглашал, и Хозяин изгоняет его вон, во тьму внешнюю.

Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь (Ин. 13: 30).

Тьма — во тьму.