Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр? (Мф. 20: 13–15)

Во втором — еще хуже, это обращение Царя к человеку, проникшему на брачный пир в небрачных одеждах.

Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных (Мф. 22: 11–14).

Самые авторитетные толкователи Писания дают разные, даже противоположные объяснения тому, почему Иисус употребляет именно это слово.

Одни считают, что Христос сознательно намекает на персонажей, которые ранее удостаивались такого прозвища:

«Слово „друг“ [Мой] должно понимать или в смысле противоположения (κατά άντίφρασιν), или же, может быть, в том значении, в котором мы читали его выше [в словах]: Друг Мой, каким образом ты вошел сюда, не имея брачной одежды?(Мф. 22: 12)» ^[58].

«И говорит ему, упрекая его за лицемерную дружбу: Друг, для чего ты пришел? В самом деле, мы не знаем ни одного доброго человека, названного в Писании этим словом ^[59]. Ведь дурному человеку и не одетому в брачную одежду Он говорит: Друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде?(Мф. 22: 18) Также был дурным и тот человек, который слышит в притче о динарии: Друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мной? Возьми свое и пойди; я же хочу дашь этому последнему то же, что и тебе(Мф. 20: 13)» ^[60].

А другие, например, Евфимий Зигабен, а следом за ним святитель Феофилакт Болгарский, не видят в этом слове ничего негативного. Для них это вполне искреннее «друг» и упрек — мол, Я к тебе до самого конца со всей сердечностью, а ты так недостоин этого именования.

«Видишь неизреченное милосердие: до тех пор, пока не был предан, заботился о предателе; поэтому и теперь Своего злейшего врага назвал другом» ^[61].

«Тогда Господь… Иуду называет „другом“, посрамляя и укоряя за то, что он, как будто друг, дает Ему лобзание» ^[62].

Оба толкования имеют право на жизнь, но и то и другое имеет явный недочет, который заставляет усомниться в их правильности.

Если Христос действительно употребляет ἐταῖρε в ироничном значении, с отсылкой к притчам, как считают блж. Иероним и Ориген, то у этого должен быть смысл. Просто так Христос ерничать не станет. Но какой толк сейчас Спасителю насмешничать? Он хочет указать Иуде, до чего тот докатился? Напугать: вот, гляди, ты на пороге тьмы внешней? Вразумить очередной пощечиной?

Оно, конечно, логично, и прозвучи это на Тайной Вечере, было бы понятно. Беда в том, что сейчас говорить Иуде что-то подобное совершенно бессмысленно. Потому что про него Христом уже сказано:

…и никто из них не погиб, кроме сына погибели… (Ин. 17: 12)

Вы когда-нибудь пробовали вразумлять труп?

Вот и Иуду уже поздно.

И получается, что ἐταῖρε остается сотрясением воздуха, ядовитой репликой, которая позволяет отвести сердце, не более того. Шла бы речь не о Христе, такая трактовка меня вполне бы устроила. Любой человек, которого пришел предавать на смерть друг, имеет право сказать все, что о нем думает, мало заботясь, услышит его «ἐταῖρος» ^[63] или нет. Но Христос никогда не тратит слов зря: там, где вразумить нельзя, Он просто молчит. Не упрекает и не язвит. Слова Христа могут быть горьки, но не заведомо бессильны. А убивающий себя грешник — повод для Его слез, не для остроумия.