Вот лучшее ученье!

С уважением разные русские люди по примеру проповедей священников соотносили слова Священного Писания с той или иной ситуацией. Такой обычай был в дореволюционное время и даже во времена массового атеизма. Так, А. Битов вспоминает, что Евангелие ему довелось прочитать впервые в 27-летнем возрасте, но он его уже каким-то образом знал, через чтение незапрещенных классиков. Через чтение! Спасибо чтению. Вот так и уживалось в Советском Союзе Вечное Слово с безбожными большевистскими лозунгами.

От какого богатства мы… отказываемся?

Изобретатель способа увековечить на скале прославляемое устно, мимолетно имя вождя, одержавшего победу над недругами, вряд ли мог даже во сне представить себе, что следствием будут ежедневные многомиллионные тиражи газет или собрание книг Библиотеки Конгресса в Вашингтоне. Дело не только в невероятном совершенствовании самого способа, испробовавшего восковую дощечку, кожу, папирус, пергамент, бересту, бумагу, стилос, чернила, птичье и затем стальное перо, шариковую ручку, печатный станок, пишущую машинку, линотип, принтер, ксерокс… Самый отъявленный фантазер до его появления не поверил бы, что это изобретение открыло людям возможность если не создать, то укрепить религию и государственность, установить законодательство и общественный порядок, развить дипломатию, расширить знание, усовершенствовать и облагородить словесное искусство, которое воздвигло на месте заучивания наизусть преданий, сказаний, песен величественное здание поэзии и жанрово разветвленной художественной прозы. Органическая связь письменности с религией и образованием (душеспасительным чтением) придавала ей возвышающий ореол. Перспективы письма оказались способны породить особый мир, вне которого не смогли бы развиваться общественное устройство и законодательство, производство и техника, образование и военное дело, история, философия, филология, естественные и точные науки. Все это требовало непосильного для устного запоминания хранения, анализа и передачи громадной и постоянно растущей в объеме информации. Ведь только письменность позволяет составлять и хранить обширные тексты – книги, точно их воспроизводить сначала рукописно, затем печатно и, главное, неторопливо, вдумчиво, литературно (наши предки сказали бы: книжно) их обрабатывать.

Существенно подчеркнуть, что исторический ход событий обеспечило не письмо само по себе, а именно то, что оно вызвало к жизни и что называлось в старину книжная ученость, книжность, а затем словесность, литература, которая, конечно же, не исчерпывается беллетристическим творчеством. В недрах книжности сложились, в частности, интересующие нас стилевые явления, и вообще основное богатство, разветвленность, выразительность ведущих языков мира, в том числе и современного русского языка. Где письменность – там книжность.

Искусственный, рукотворный мир книжности, лишенный стихийности, непредвзятости, импульсивности мира реального, живет своей собственной условной, логически упорядоченной и очень активной жизнью. Этот, в нынешней терминологии, виртуальный мир книжности противопоставил себя реальному, более того, окрепнув, он стал с течением времени так сильно воздействовать на все стороны жизни, что создалась иллюзия его большей по сравнению с самой действительностью жизненной важности, впрочем, иллюзия ли? Психологически преувеличенное, поддержанное властью и церковью восприятие его отразилось в русской пословице что написано пером, того не вырубишь топором. Вера в непреодолимую божественную силу слова на бумаге дала и нынешнее выражение без бумажки я букашка, а с бумажкой человек. И вдруг за последние 15 лет катастрофически упал интерес детей к чтению, доля регулярно читающих сократилась с 50 % до 18 %.

Уже из сказанного ясно, что нынешнюю оппозицию устной и письменной форм воплощения текстов следует признать не совсем корректной, поскольку естественное воплощение языка противопоставляется его же изощренному, условному овеществлению, возникшему в силу тех возможностей, которые открыла техника фиксации, обработки, хранения, воспроизведения текстов. Вернее было бы, оставив в неприкасаемости устность как сущность звукового человеческого языка в целом, говорить о книжных (т. е. серьезных, важных, судьбоносных текстах, рожденных в виртуальном мире книжности, который возник на базе письменности и по привычке ассоциируется с нею, хотя часто воплощается устно) и о разговорных текстах (т. е. обычных, прежде всего бытовых, как бы оставленных на долю не заслуживающего серьезного внимания, пустякового естественного общения).