Питаясь естественным языком, виртуальный мир книжности бурно развивался, отходил от слепого следования ему. Этот мир сознательно впитывал достижения других языков и культур – несоизмеримо больше, чем язык разговорный. Книжный же язык, получивший у нас под немецким влиянием название
Условия, в которых создавался литературный язык, кардинально отличались от условий устного функционирования языка, когда нет достаточного времени для обдумывания, исправления, редактирования, возврата к выраженному, физически невозможны большие по объему тексты. С возникновением книжности появилась возможность четко членить речевой поток на слова, сочетания слов, предложения и в то же время оформлять длинные периоды, сложные предложения, усложнять синтаксис без поддержки интонацией, жестами, мимикой, а также неизмеримо увеличивать, обогащать, разнообразить словарь. Только в лоне книжности могла по-настоящему сложиться стилевая дифференциация употребления языка и возникнуть сама идея стилистики.
У мира книжности были все основания притязать на царственную роль в коммуникативной жизни общества и на главенствующую роль в языковом развитии, в установлении правильности, утверждении общей нормы. Из-за крайностей и нетерпимости, свойственных русскому обществу, этот мир стал обожествляться, книга стала подменять живую, реальную жизнь.
Язык книжности действительно изощрен, богат, развит, многообразен, рафинирован, но он, будучи искусственно «сделанным», лишенным звучания, и где-то ущербен сравнительно с естественным (первородным, звуковым, устным) языком.
Г.О. Винокур точно заметил, что при письме (т.е. действуя в мире книжности) человек принужден думать о своем языке, выбирать слова и выражения, т.е. действовать стилистически. Беспомощность перед чистым листом бумаги, заставляющая думать, книжно, литературно обрабатывать свой текст (в отличие от нашей самоуверенности в стихии обычного разговора, где помогает сама обстановка и личный контакт), идет не от различий письменной и устной форм текста, а от стилевого давления. Во многих случаях оно заставляет нас и в устном разговоре тоже беспомощно искать верное слово – как бы точнее сказать, не обидеть и пр. Нас отнюдь не пугает бумага, когда мы на бегу пишем бытовую записку, требующую разговорности, но мы беспомощны на публике перед микрофоном или телевизионной камерой. Книжные тексты в наше время уже далеко не всегда относятся к письменному общению, а разговорные – к устному.
Нынешняя оппозиция устности и письменности, выросшая из желания рельефно выявить и очертить собственно стилевые обусловленности группировок текстов и в известной мере упростить суть их стилистики, весьма условна и позволяет рядоположить устность и письменность с другими формами реализации текстов. Но эта оппозиция форм иного рода, нежели другие формы овеществления текста. Ее, например, просто не могло быть в дописьменную эпоху, как нет ее и в нынешних бесписьменных языках , тогда как монолог (скажем, в обращениях князя к дружине перед сражением, в заклинаниях языческого проповедника), стихотворные произведения в фольклоре (не говоря уже о пении и оформляющей высказывание жестикуляции) явно есть и были во всех языках. Само противопоставление письменности и изустности, искусственного явления и естественного относительно.
Виртуальный мир книжности принес миру реальному неисчислимые выгоды и достоинства, обеспечив, в частности, совершенство, богатство, выразительность самого русского языка и разветвленную стилевую систему его употреблений, соответствующую усложняющейся коммуникативной жизни общества.
Масс-медийные тексты все заметнее отходят от книжной традиции словесных способов передачи знания, вовлекая изобразительные в качестве едва ли не главных поставщиков сведений.
При этом естественно возрастает и воздействующая сила текста, поскольку включаются рецепторы, связанные с разными видами восприятия: логико-мыслительным и субъективно-эмоциональным, с разумом и чувствами. Это принципиально важно для массовой дистантной коммуникации, жизненный лозунг которой «Оставайтесь с нами!». Иначе говоря, основной задачей такой коммуникации является поддержание устойчивой связи с публикой, для чего все средства хороши.