Читаем Вот моя деревня полностью

Для Любани, пришедшей домой вскоре, явление любовницы зятя в дом, тоже было шоком.

Потом Аля Хромова кричала на подругу:

— И ты, дура, ее не выгнала? Это же твой дом. И зять твой живет там на птичьих правах. Почему участкового не вызвала? Почему мне не позвонила?

Любаня только пожимала плечами и плакала. Не сказала она подругам и главного — деньги, деньги, которые пришли на ее сберкнижку, весь, пропади он пропадом, материнский капитал, Мирон у тещи забрал. И как она отдала ему эти деньги, Любаня не помнила. Помнила только, что повез ее зять в город, в Сбербанк. Зашли они перекусить в пиццерию. Мирон заказал теще пива. А дальнейшее припоминалось ей очень смутно.

Математическое счастье

На веранде Зеленого магазина сидел Мирон. Его круглое, похожее на хоккейную шайбу, лицо, выражало полное довольство. Выставив на стол несколько бутылок водки и закуску, он знал, что вскоре обрастет компанией. Настроение у него было преотличное. Материнский капитал, перекочевавший с книжки тещи на его счет, изрядно подтаял за неделю, но на то, что осталось, он надеялся купить новую машину. Такой больше ни у кого в деревне не будет, разве, что у Сушки. Но с Сушкой он не соревновался. У Сушки был целый гараж машин, начиная от трактора и заканчивая внедорожником.

Первая рюмка съехала, как саночки с горки. Вторая тоже не поскользнулась. Мирон был щедр в этот ясный осенний день. Он даже покрошил хлеба чужим курам, привыкшим находить здесь вознаграждение за свою чудную красоту и заздравную петушиную песнь.

Вскоре показался Король червей. Он вышел из автобуса, прибывшего из Черняховска. Потом подрулил Ваня Чибис, за ним подтянулись Лида-Каланча и Вака. Они частенько ходили парочкой. Мирон никому не отказал, даже Халимону, вышедшему на прогулку со своей козой. Завязалась интересная беседа, как всегда, начал ее разговорчивый Халимон.

— Я говорю, Вовушка мне поведал, какая жизнь нас ждет в будущем.

Компания заинтересованно притихла.

— Про пенсии? — спросила Лида. — Прибавят?

— Я говорю, нет. Я говорю, так сказать, о глобальном. Глобальном изменении…

— В связи с потеплением климата?

— Я говорю, нет! Вообще! Изменения страшные.

— А каких нам ждать за грехи наши? — спросила наивная Лида.

— Я говорю, придет время, когда мы все будем… ну, как роботы, и засыпать будем по звонку. Все разом. В одно время. И просыпаться. И делать тридцать… этих… жевательных движений во время еды.

— Но мы же не роботы пока! — почти возмутился Женька — червятник. Баб трахаем, детей рожаем… Работаем… с природой и на природе.

— Ну, это, как сказать… Кто работает, а кто баклуши бьет.

Но Вака не согласился.

— Если не работать, не на что и выпить. Или не считается такая работа — дрова рубить, землю копать…

— Эта неквалифицированная работа, конечно, не считается… — заявил Женька, имевший не только водительские права, но специальность газосварщика.

— Я говорю, вы все не про то… Изменится жизнь сама, дома, сами здания будут другими… прозрачными, и управление… Управлять нами будет не Бог, не депутаты и президент, как сейчас…

— А кто? — Ваня Чибис заинтересованно поднял свои грустные глаза. О будущем иногда размышлял его большак, употребляя это слово — глобализм. Оно было ему знакомо.

— Глобалист, который не знает чувств. И мы не будем знать чувств.

— Как это? — Не поверила добрая Лида. — Не человек и не Бог?

— Я говорю, а вот так! Стеклянное здание — как общежитие, и каждому комната… каждому… не семье… семьи вообще не будет. И все видно, что ты делаешь.

— Эка невидаль, а Дом-2 по телевизору?!

— Нет. Живешь ты строго один, всю жизнь, и у тебя в комнате твоей прозрачной, стоит автомат, как у нас в магазине… Надо тебе женщину, нажал на кнопочку и пришла Красная Шапочка с услугой. Бюро там всякие есть — сексуальные проблемы — уровень гормонов тебе просчитают. Табель сексуальности сделают… все по автомату… И все математически точно. Гормоны, давление, сахар, тахикардия…

— Да ну!

— Вот тебе и да ну! А когда к тебе эта Красная шапочка придет, тебе разрешат окошко шторкой прикрыть.

Компания озадаченно примолкла. А Халимон вдохновенно продолжал:

— Потому что станем мы роботами. Мы будем обязаны быть здоровыми, и нас сделают здоровыми.

— И счастливыми?

— И счастливыми, значит, если смогут сделать здоровыми.

— Чудаков не будет? Подлецов, значит, не будет? — Подлян? задался множественными вопросами Мирон и с недоверием покачал головой.

— Я говорю, одинаковые все… Зачем подляны делать? Кому? Роботам?

— А стыд, значит, останется? Если шторки можно опустить в стеклянном доме?

— Это ты логично, думаешь, Лида. По бабьи. — Согласился Халимон.

— Хоть стыд останется. — Вздохнула Каланча, и разбитое когда-то на лесоповале бревном плосковатое лицо ее, сделалось очень печальным.

— А как насчет этого… — Вака кивнул на батарею бутылок.

— Не, не… Роботы не пьют. Роботам не нужна семья. Только одна — две кнопочки. Все будет одинаково, и никаких олигархов…

— Ну, так они в свои бункера спрячутся…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века