Вот моя деревня

Квартиру убрать было не трудно. Трудно было находиться в ней без дела те десять часов своей жизни, которые Майте у нее купила за 800 евро. Делать было нечего уже после одиннадцати. Она занималась испанским, с этой же целью смотрела телевизор, потом читала все дорогие журналы хозяйки. В «Лавангвардии» она читала некрологи, обводя карандашом цифру возраста усопшего. Рекордсмены, почившие в девяносто восемь и девяносто девять лет не были редкостью. Но она заметила, что с дистанции стали сходить довольно молодые мужчины 67–70 лет.

Она выходила на один балкон, поливала цветы, любовалась роскошью зеленых гор и возвышающими над ними пиками Тиби-Дабо. Белый купол обсерватории парил, как облако. Но сколько же можно этим любоваться!

Что я здесь делаю? Спрашивала она себя. За каким чертом я здесь торчу, в этой благодатной Испании? Зачем мне она, зачем эта бессмысленная, не моя работа? Не моя жизнь.

Потом она выходила на другой балкон. С шестого этажа было хорошо видно, как вальяжно раскинулась от моря до подножия невысоких лесистых гор красавица Барселона. Справа, сливаясь с горизонтом, голубело море, слева над крышами кварталов поднялась к небу монументальная Саграда Фамилия — божественное архитектурное творение гениального Антонио Гауди, закончившего свою жизнь на рельсах городского трамвая.

Но Лобо и не думал что-либо менять в их отношениях. Это означало, что его приватная жизнь принадлежала только ему. Он не хотел делить ее ни с кем. В их отношениях не было главного — душевного контакта, так молния запирается замочком и два элемента становятся единым целым. Они были всего лишь сексуальными партнерами, он скрашивал с ней свое одиночество, ему нравилось показывать ее в своем клубе, ощущать себя полноценным мужчиной. Она восхищала его, как женщина.

Когда они находились в постели, она верила его искренности. Но высокий экстаз медленно гас, как затухающая свеча, открывали глаза уже другие мало знакомые друг другу люди. Она разочарованная. Он вполне удовлетворенный, привычно отворачивался и крепко засыпал.

— Я действительно теряю на него время, мама права. — Говорила она себе.

Однажды в воскресенье в доме появилась его дочь, с ребенком. Вика приветствовала ее привычным «Ола»! Женщина кивнула, на тридцать секунд задержала свой проницательный, как у отца взгляд, больше не проронила ни слова. Заговорила с отцом на каталанском диалекте, который Вика не понимала… О ней забыли, словно ее и не было в доме. Дочь ушла, так же вежливым кивком простившись. Лобо остался взволнованным, чувствовалось, что он переживал разговор с дочерью. Она поняла, что иллюзии кончились. Не слишком уж она дорога ему.

Она устала. Устала делать эту трудную работу — создавать отношения с человеком, который совсем не был ее судьбой. И ни он, ни она в этом были не виноваты.

Антонио Гауди, попавший под трамвай летом 1927 года, вот уже почти сотню лет кормил этот город ярких ящериц, которых сам выдумал и расселил по городу. Ящерицы плодились с огромной скоростью. Они превратились в живые деньги, на которые каталонцы, земляки великого маэстро нажили огромные капиталы. Боле того, ящерицы Гауди превратились в некие фетиши, которым стали поклоняться и остальные испанцы, устремившиеся к солнечным берегам Каталуньи: Коста Браве и Коста Дородо, где пляжи белые и можно километры идти в море, удивляясь, и восхищаясь прозрачностью и нежностью воды. Без веселого и разгульного Лоррет де Мар, спокойной, умиротворенной Тоссы, ныне не представляет жизни ни один испанец.

Теперь маэстро Гауди кормит и смуглых, как пережаренные пирожки пакистанцев, бойко торгующих на многолюдной Рамбле сувенирами от Гауди, и гибких арабов, продающих шаверму и испанкие бокадильо, и замкнутых в своем далеком и огромном китайском мире китайцев. В своих магазинах-стописетниках по дешевке, лихо продают они адаптированные в пепельницы и подсвечники рисунки великого каталонца.

А теперь в Барселону ринулись нищие румыны, с застывшими от тоски взглядами. Украинцы съехались сюда со всей Украины, и шумят и гекают, и рады несказанно, что могут заработать евро, чтобы послать своим мамкам и детям.

Грузины, претендующие быть едва не кровными братьями испанским баскам, регулярно отправляют деньги своим толстым грузинкам, обремененным детворой. Теперь и русские, обиженные на свою судьбу и неласковую к ним Россию приехали поискать счастья в этой благодатной земле, освещенной гением Гауди. И едут, и едут, и едут…

Лобо сказал по телефону, что рождество встретит с семьей брата. Она ответила ему, да, да, конечно, и даже не удивилась. Он не впускал ее в свое святое. Неприятно что-то дрогнуло внутри, вспомнила, как однажды они заехали в кафе на Рамбле Ситчеса. Он принес две чашки кафе и одно пирожное, сказал: «Для двоих».

— Я не хочу. — Поторопилась она.