Вот оно, счастье

– Скорее всего, любовь твоя обречена, Ноу, – произнес он, а затем с синим блеском улыбки Сирано добавил: – Нам надо как следует постараться, чтобы ты вложил в нее все, что у тебя есть.

И вот так в том безмолвии повернулся еще один ключ.

– Сходишь завтра повидать ее, – сказал Кристи.

Я изобрел себя-посмелее и отозвался:

– Схожу.

Мы лежали оба, распластанные безнадежной истомой и безвоздушным давлением послеполуденного солнца. И поскольку мысленно способны мы были вообразить себя рыцарями первой и последней любовей, а также от всепоглощающей нужды предпринять хоть что-то, я объявил:

– Сегодня поедем слушать Младшего Крехана.

* * *

В итоге мы действительно поехали. Последовали комедийным прописям – двое мужчин на одном велосипеде, начали с меня на раме, затем пересадили на раму Кристи, чтоб пощадил мои запястья и держал руль сам, попробовали и третий вариант, жирафий, – я сел на руль, – после чего смирились с неудачей и повели велосипед, словно избалованного дурня-спутника, заходя по дороге в бесчисленные пабы с жаждою и телесной, и духовной, и ни ту ни другую не удавалось утолить, слушая музыку несравненного мастерства, не перемежавшуюся ни паузами, ни аплодисментами, ни именованием музыкантов, но вновь оказались на свалке всех благих намерений – вновь не обрели Младшего и опорочили прилагательное “незабываемый”, пережив вечер, какой иначе я бы позабыл.

31

Когда ставили “Удалого молодца”[108], Мику Мадигану из “Актеров Фахи” пришлось сообщить, что он играет комедию. В силу обстоятельств и суровости собственной жизни Мик всегда считал, что он играет трагедию, всегда учил свой текст по вечерам, вернувшись с фермы и берясь за книгу – так он именовал сценарий с величайшей серьезностью, какая отчасти была переданным ему по наследству почтением к искусству греков, отчасти торжеством, поскольку школьное образование у Мика завершилось в его двенадцать лет, а отчасти гордостью за то, что ему досталась роль. К каждой пьесе он подходил одинаково. Каждый год возвращался с октябрьского заседания “Актеров”, вешал пальто, усаживался к огню, брался за коленки и, словно то был сюрприз в день рождения, объявлял: “Учитель дал мне роль”. Ждал, пока Шила спросит: “Ой, правда?” – и отвечал: “Правда”, а чуть погодя добавлял: “И роль важную”. И вслед, после очередной паузы, украшенной малыми вздохами: “Учитель считает – справлюсь”. И Шила отыгрывала свою не менее сценарную роль, подтверждая, что он, конечно, справится, еще как справится, а он возражал: “Много там слов в книге-то на сей раз, Шила”. И тогда Шила спрашивала, не помочь ли ему учить слова и разве нельзя выучивать понемножку каждый вечер (не заикаясь о том, что так они и делают который год, не заикаясь о том, что восхождение на эту ежегодную гору – неотъемлемая часть их брака и что вечера, когда она смотрит, как выходит он на сцену, не пропустив ни единого спектакля, где играл, – оправданье, сиятельное и увитое цветами, ее того самого решения сказать Да, да, беру, не заикаясь вслух о растерянной истине: играя себя, Мик сделался наилучшей версией себя самого), и затем Мик закреплял соглашение: “Видимо, придется соответствовать”.

“Ты справишься. Ты справишься, Мик”.

Что ни год они вместе учили слова, Шила играла все роли, парафиновой лампой обозначались огни рампы, а пес Дунн неплохо справлялся с ролью публики. Что ни год, какая б ни задалась пьеса или роль, Мик Мадиган привносил в нее торжественность трагика. Реплики свои произносил со старательностью городского глашатая, придавая словам любого драматурга вес скрижали и извлекая всю ценность из долгого тяжкого выучивания. И что ни год Учитель Куинн – мастер на все руки, и ключевой актер, и режиссер, и продюсер, и декоратор, и костюмер, и художник, и суфлер – отводил Мика в сторонку и втуне пытался уговорить его играть полегче. “Это комедия”, – говаривал он, бывало, и Мик отвечал: “Ой да” – и выглядел при этом так, будто не только понял, но и нисколько не сомневался прежде, вполне уверенный, что уж на сей-то раз он попадает в яблочко. Каждую пьесу репетировали по полгода, чтобы потом дать три спектакля при полном аншлаге, попиравшем физику пространства и политику Отца Тома – вход строго по билетам – очередью, что набухала вдоль Церковной улицы и рано или поздно аккордеонным волшебством впитывалась в зал. Бедлам толчеи делался еще хуже от того, что миссис Риди, торговавшая билетами, заметила: дети просачиваются бесплатно – и решила – согласно театральному этикету и из-за лисьего палантина, доставшегося по наследству от покойной тети из Корка, – не прибегать к насильственному изгнанию, применявшемуся в городском кинотеатре “Марс”[109].