Вот пришел папаша Зю…

— У-у, то-то я смотрю, строгие, больно. Вы его не шибко журите-то: он мужик башковитый.

— Сами знаем, — буркнул Борис Николаевич. — Да толку от его башки не много.

— Что ж вы не пьёте, голуби мои? — снова обратилась к гостям Арина Родионовна.

— Завязали, — строго сказала Татьяна и со значением посмотрела на отца.

Борис Николаевич, виновато глянув на дочь, сказал, будто просительно:

— Ну разве одну рюмочку только, — и тут же опрокинул содержимое двухсотграммовой «рюмочки» в рот.

— Пап, выйди-ка на минутку, пожалуйста, — мигнула Татьяна отцу, подождав, пока тот закусит. — Разговор есть.

Борис Николаевич нехотя поднялся, с сожалением осмотрев стол, и вышел в сени.

— Папа, что делать будем? — Татьяна постаралась направить интерес отца в другую сторону. — Оставлять шампанское здесь опасно.

— Он шампанское-то не пьёт, — успокоил её Борис Николаевич.

— Сам не пьёт, да пропить может. Где мы ещё столько достанем? Да и с ним самим что-то делать надо.

— Да-а… — Борис Николаевич почесал в затылке. — Может, это… я Ваську, телохранителя своего, перевербую? А чё? Зашлём его сюда, пусть Гения нашего обрабатывает.

— А что мы ему скажем? Выдадим тайну? Это опасно: можно вообще лишиться всего.

— Это верно. А ты что предлагаешь?

Татьяна соображала, просчитывая ходы. Недаром она математик.

— Во-первых, нужно срочно выводить его из запоя. Для этого приставить к нему кого-нибудь из наших, из посвящённых. Лучше всего — Валю Юнашева. Бросить на это мероприятие все наши силы и денежные средства — это во-вторых. От этого Геньки зависит теперь всё: и наши судьбы и судьба России.

— Ну ты голова, понимаешь, — восхитился дочерью Ёлкин, еще раз пожалев, что Танюха не мужик. — Да я и сам так думал, — маленько схитрил он.

Спустились в погребок. Больше половины его занимала SОНЬКА, в одном месте раскуроченная и зияющая пустотой.

— «Один из блоков он изъял», — передразнил Геньку Борис Николаевич, кивнув на пустое место в машине. — Её бы не пропил. Это наш последний шанс, понимаешь.

— Понимаю, — вздохнула Татьяна.

В погребок перетащили коробки с шампанским и, как могли, спрятали, накрыв сверху соломой и пустыми мешками из-под картошки.

На прощание вернулись в избу. Но прощаться было не с кем: Генька обвёл вошедших мутным взглядом и рухнул головой между мисками с картошкой и огурцами. Арина Родионовна суетилась возле аппарата.

— Эх… — сказали одновременно Борис Николаевич и Татьяна.

Махнув рукой, они укатили в город.

Выпьем с горя. Где же кружка?

На следующий день Татьяна выудила Валентина Юнашева из редакции заводской многотиражки — единственное место, куда журналист Юнашев смог устроиться, — отозвала в сторонку и выпалила с ходу:

— Валя, Отечество в опасности!

И рассказала суть дела.

— Понял! — сказал Юнашев.

Он с удовольствием уволился из газеты, где ему приходилось писать, подыхая от скуки, репортажи из горячих цехов, и поселился у Арины Родионовны.

— А-а, ещё один научный руководитель явился! — встретил его Генька со стаканом в руке в жарко натопленной избе с теми же декорациями и теми же действующими лицами. — Тоже обрабатывать меня будешь?

— Гений Иванович, — начал Валентин Борисович, ещё не решив, какую стратегию и тактику применить к своему подопечному, — вам известно о том, что вышел указ Зюзюкина об уголовной ответственности за самогоноварение?

— А ты что же, сдать меня собираешься?

— Разумеется, нет. Я приехал предупредить.

— Ну тогда садись. Родионовна! Давай нам свеженькую для дорогого гостя!

Арина Родионовна тут же поднесла к столу полную кружку, из печи достала котелок с картошкой, а из сеней принесла солёных огурчиков с грибочками. И сама села к столу.

Когда Генька потянулся разливать по второму стакану, Юнашев прикрыл свой ладонью:

— Я через один.

За вечер попойки Валентин Борисович понял следующее. Что Арина Родионовна пользуется у Гения Ивановича неизменным уважением, и только её он и слушает («Видать, без матери рос», — отметил Юнашев). К нему же, бывшему главе администрации президента, относится с недоверием и даже насмешкой. Что не только SОНЬКА с норовом, но и сам её создатель мужик упёртый. И ещё он понял, что — увы! — представители власти давно потеряли в народе всякое почитание.

На следующее утро Валентин Борисович, улучив момент, когда жаждущий опохмелки Генька отправился колоть дрова для печи, провёл с Ариной Родионовной душещипательную беседу о загубленном русском таланте, утонувшем на дне стакана, о незавершённых научных исследованиях, которые могли бы пойти на благо всему народу, и о засекреченности Генькиной работы, которой интересуются большие люди.

Арина Родионовна оказалась старушкой на редкость сметливой и понимающей. Она только вздыхала тяжко, лукаво и загадочно поглядывая на своего нового постояльца.